Ей захотелось немедленно разбудить Илью – пусть будет с ней наяву, а не в своих снах!
Она перевернула его на спину, улеглась сверху, сложив руки у него на груди. Илья открыл глаза и посмотрел на нее. Счастливым, неверящим, ошеломленным взглядом!
Юлька улыбалась, и ей казалось, что они находятся в центре теплого весеннего солнца и все пространство вокруг них озарено ярким переливающимся светом!
Но вдруг выражение его глаз начало стремительно меняться.
– Нет! – отказалась верить Юлька. – Нет! Только не это! Не делай этого с нами! – взмолилась она.
Но что-то неотвратимое, черное и неизбежное надвигалось на них. Она чувствовала это всем своим существом! Теплое весеннее солнце, осветившее их, превратилось в беспощадный раскаленный шар, сжигая все, что согревало, звенело одной струной на двоих, превращая Юльку в выжженную пустыню, в пепел!
Она рывком перекатилась с него и вскочила с кровати. Илья попытался ее удержать, но не успел, так стремительно она двигалась.
– Юлечка! – просящим, извиняющимся голосом позвал Адорин.
– Почему?! – заорала Юлька, глядя на него глазами, полными слез. – Почему, черт тебя подери?!
– Юлька, милая! – попросил он пощады. – Прости, но потому что это неправильно. Я намного тебя старше! Я право на это не имею, я тебе в отцы гожусь!
Сметая беспомощность и несогласие с жизнью, с глупостью всего, произносимого им, Юльку окатила холодная волна ярости. От злости у нее заострились скулы, тело била мелкая противная дрожь. Сузив глаза, не принимая никаких его слов, Юлька холодно, зло ответила:
– Ты не годишься мне в отцы! Ты всего на пятнадцать лет меня старше!
– Рыжик, это очень много, это целая жизнь! Тебе только кажется, что я тебе нужен, ты молодая, красивая, замечательная девочка, а я битая циничная сволочь! И это…
Она рванулась к Илье, уперлась руками в кровать, нависая над ним, и тем же злым голосом, но тихо, шипящим полушепотом произнесла, перебивая его:
– Если ты сейчас скажешь что-нибудь про детскую влюбленность и про то, что все у меня скоро пройдет, я тебя ударю!
– Юлечка… – попросил, простонал Адорин.
Он умолял ее простить, понять, принять невозможность их одного на двоих бытия и счастья.
Юлька отстранилась.
«Бежать! Уматывать, иначе я вся выгорю под этим чертовым солнцем! Или начну упрашивать его, умолять!»
Ничего не говоря, не отвечая на слова Ильи, мысли, попытки что-то объяснить, она заметалась по комнате.
– Юля! – позвал Адорин.
Она подняла с пола юбку, натянула нервными торопливыми движениями, нашла блузку там же, на полу, и, выбегая из комнаты, судорожно, бестолково, на ходу накинула ее на плечи. Юлька не стала искать свое белье, надела все на голое тело.
«Быстрее!» – подгоняла она себя, словно силы ада гнались за ней.
– Юля! – повторил Илья, выходя из комнаты следом за девушкой. – Подожди! Я тебя отвезу!
Юлька не слушала. «Быстрее, черт тебя возьми!».
Схватила с вешалки в прихожей сумочку, взяла в руку босоножки и, торопясь, ломая ногти, стала открывать замок.
Быстрее! Пока он не догнал, не дошел до прихожей!
– Юля! – прогремел голос Ильи, другой, требовательный.
Все! Замок щелкнул.
Юлька выскочила на площадку, босиком, в незастегнутой блузке, открывавшей голую грудь, сильно, с размаху хлопнула дверью, закрывая ее перед Ильей, и побежала вниз по ступенькам.
Быстрее!
На последнем пролете, перед выходом, где сидел консьерж в будке, Юлька остановилась, опомнившись на мгновение, застегнула блузку, обула босоножки и ринулась из дома прочь.
Она куда-то мчалась, в какие-то дворы, переулки, чуть не попала под машину, отскочив в последний момент под надрывный звук клаксона и матерную ругань водителя, и снова свернула в какой-то двор.
Юлька не плакала – убегала!
От себя, от нечестности, несправедливости этой гребаной жизни и от боли из-за того, что он отказался от нее, от их союза, от всего, что уже сложилось, могло сложиться!
Юлька остановилась возле скамейки в каком-то очередном дворе, через который бежала, согнулась пополам, схватилась за живот и утробно, страшно заорала.
– А-а-а!!! – от шока, от бессилия и несогласия со случившимся кричала Юлька. – А-а-а!!!
Девушку кто-то тронул за плечо. Не разгибаясь, Юлька повернула голову и увидела женщину лет пятидесяти, участливо склонившуюся к ней.
– Вам плохо? – спросила женщина.
Юлька кивнула и прохрипела:
– Да. Мне очень плохо!
– Я сейчас «Скорую» вызову, – поспешила помочь женщина. – Вы присядьте!
Она взяла Юльку за локоть, поддерживая, и попыталась усадить ее на скамейку. Юлька схватила женщину за руку и отрицательно покачала головой.
– Не надо «Скорую», помогите мне, пожалуйста, сесть в такси.
Юлька не помнила, как женщина ловила такси и усаживала ее в машину, не помнила, как назвала адрес и доехала, да и как она попала домой, тоже не помнила.
Дома никого не было. Юлька сбросила босоножки, куда-то кинула сумочку, прошла в свою комнату и легла на кровать.
Она легла на бок, свернулась калачиком, подтянув колени к подбородку, уставилась в стену… и так пролежала двое суток.
Юлька ни с кем не разговаривала, не вставала, не двигалась, не ела и не пила.
Родители перепугались насмерть, найдя ее в таком состоянии вечером, когда вернулись с работы. Как-то Юлька нашла в себе силы, чтобы сказать им:
– Я здорова, все в порядке. Мне надо полежать.
Больше она не отвечала ни на какие вопросы и не реагировала на окружающих. Приходил какой-то врач, наверное, родители вызвали. Юлька дала ему себя осмотреть, померить давление, но и на его вопросы отвечать не стала.
Илья не позвонил, не приехал, он вообще никак не проявился, но Юльке теперь и это было безразлично. О чем думала она тогда эти двое суток?
Юлька не помнила. Наверное, она менялась, жизнь в ней менялась, а может, так умирала ее надежда? Последняя надежда.
На третий день Юлька встала с кровати, чувствуя себя старой. Болело все: голова, внутренние органы, мышцы, кости, даже корни волос. Шаркая ногами, как древняя старушка, она поплелась в ванную. Увидев дочку, мама подскочила со стула в кухне и кинулась к ней.
– Девочка моя. Солнышко! Что с тобой случилось? – перепуганная и измученная неведением, она не знала, как помочь своему ребенку.
Юлька обняла маму, прижалась к ней и постаралась успокоить:
– Теперь все будет хорошо, мамочка!