Черные глаза Сидереала смотрели на меня, прищурившись, но я обернулась назад, на скрип двери. Оттуда вышел Пирс, и адреналин у меня дал свечку. За Пирсом шла Айви, за ней Кери. Я встала, вытерла ладони о штаны.
— А где еще один? — спросила я, увидев всего два флакона зелья в руке у Пирса. Айви поежилась неловко, и я поняла. — Ты не идешь?
Она взяла флакон у Пирса и отдала мне.
— Я видела, что туда вложили, — сказала она, обнимая меня. Закрыв глаза, я снова почувствовала, как подступают слезы. И в объятии Айви чувствовалась за меня тревога. — Я не могу, — прошептала она так, будто ей стыдно. — А ты можешь.
И почему я не удивилась?
— Я совершаю ошибку? — спросила я. Я очень переживала смерть Маталины, но не меньше хотела, чтобы Дженкс остался жить.
Айви покачала головой. Кери, увидев это, кашлянула, привлекая мое внимание.
— Проклятия необходимо пробудить, — сказала она, и я взяла у нее из рук иглу для пальца.
Пробудить демонской кровью, раз это проклятия.
В оцепенении я одним движением скинула большим пальцем колпачок с иглы и уколола палец — легкость, отработанная повторением. Ветер шевельнул мне волосы. Три капли крови я выдавила в свой флакон, потом в тот, который держал Пирс. Пахнуло красным деревом, но лицо у меня похолодело, когда мне показалось, что к нему примешивается струйка жженого янтаря. Но никто больше вроде бы не заметил.
Черт возьми, сколько же мне еще нужно доказательств?
Вся дрожа, я посмотрела на Пирса. С непроницаемым лицом он без малейшего колебания осушил флакон.
— Вкус осени, — сказал он, облизав губы и щеки изнутри.
— Сухие листья, — прошептала я, вспомнив, что Дженкс сказал то же самое. Фейри на другом конце стола смотрели внимательно, и я подумала: а если я их отпущу, вернутся ли они к ковену и расскажут ли все, чему были свидетелями?
И не наплевать ли мне на это?
Собравшись с духом, я подняла флакон… и остановилась.
— Одежда! — ахнула я. — Не могу же я в дом Дженкса войти голой!
— Джи несет одежду, — терпеливо пояснила Кери. — И тебе, и Пирсу.
Успокоенная этим ответом, я осушила флакон, ожидая едкого замечания Дженкса о голых ведьмах в саду Эдемском — но его, конечно, не было. У меня сжалось сердце. От пыльного вкуса зелья во рту пересохло, я проглотила слюну, облизала зубы, стараясь прогнать сухость.
— Это ужасно, — скривилась я и коснулась линии. Осталось только произнести волшебные слова. — Какое слово прекращает действие проклятия?
Кери пожала плечами:
— То же, что его активирует.
Я вспомнила заклинание для перемены роста, что делала для Дженкса прошлым летом.
— Non sum qualis eram?
У нее широко раскрылись глаза, а я успела схватить ртом воздух — и тут же его из меня выдавило.
Сразу же подействовали чары. Не было боли, но я чувствовала, как вливается в меня энергия лей-линии, вибрируя в каждой клетке, пока не наполнило совсем. Слой окрашенного копотью безвременья охватил меня, залил слух, но тут же защелкали костяшками триллионы счетов — мои клетки готовились к перемене, включая одно и выключая другое. Потом поток энергии замедлился, остановился.
Еще раз я успела вдохнуть, и снова дыхание у меня отшибло. Потом меня будто выдавили из тюбика с зубной пастой, энергия потекла из меня, и я стала сокращаться. Глаза перестали работать, мне стало страшно, потом что-то разлетелось вдребезги: громкий треск и звон осколков. Я подумала, уж не душа ли моя.
И с последним импульсом энергии из линии проклятие доиграло себя до конца. В ушах что-то хлопнуло, звуки отключились. Я открыла глаза — оказалось, что я в отливающем черным мире ткани, пахнущей мылом. Моя футболка. Сделано! Лихорадочно запустив руку за спину, я с облегчением вздохнула: крыльев не было.
— Я принимаю копоть, — сказала я, ощутив первые уколы возвращающегося ощущения из безвременья.
Взметнувшаяся волна боли нависла надо мной и разлетелась, расплескалась новым слоем черного дисбаланса. Я ощутила его вкус, схватившись за складку футболки и попытавшись себя прикрыть, заметив при этом, что у нового слоя почти металлический привкус. Ноги у меня стали волосатыми — вроде как «не могу найти, куда бритву задевала». Подмышки я смотреть не стала, зная, что увижу. Вдруг я поняла, что снова сбросила собственные биологические часы. Не удивительно, что демоны живут вечно.
— Отлично, — прошептала я, подняв глаза навстречу жужжанию крыльев пикси и бьющему сверху лучу света. Это была Джи, похожая на ангела. Она забралась в мою рубашку, окутанная туманом голубых искр. Через руку у нее было переброшено зеленое платье с серебряными и золотыми кружевами. Под ним — зеленые штаны и рубашка, наверняка для Пирса. Молодая летунья отодвинула складку ткани и встала. Будь мы обе людского размера, она была бы ниже меня дюймов на десять. Лицо исчертили блестящие полосы засохших слез, и виду нее был горестный. Я знала, что она вполне взрослая, у нее муж и собственный сад, но все равно мне она казалась десятилетней девочкой, и сердце за нее болело. Не я одна горюю.
— Миз Рэйчел! — сказала она, протягивая мне платье. И голос у нее звучал точно так же, что показалось мне странным. И мой тоже.
— Спасибо, Джи, — сказала я, быстро принимая платье и ее помощь в его надевании. У него были сзади лямки крест-накрест и завязки спереди — для крыльев. Сама ткань была мягкой и такой легкой, что я почти ее не чувствовала. Такое ощущение, будто я все равно голая. Платье украшали серебряные и золотые кружева, и если не считать, что торчали мои неприлично волосатые ноги, сидело оно прекрасно. — Красиво, — оценила я, и Джи грустно улыбнулась, впервые за все это время посмотрев мне в глаза.
— Спасибо вам, — тихо ответила она. — Я его в прошлом году сшила. Впервые попробовала такой вот узор кружев. Маму целую неделю пришлось уговаривать…
Она осеклась, и у меня сердце чуть не разорвалось, когда она заплакала, закрыв лицо руками.
— Ой, Джи! — Я немедленно шагнула прочь из рубашки, прямо к ней. — Мне очень, очень жаль. — Я обняла юную пикси, и она заплакала еще горше. — Все мы будем тосковать по ней, но ты, наверное, больше всех. Ты ее знала всю жизнь.
Она отодвинулась, кивнула, вытирая глаза платочком, вынутым из-за повязки на руке. Джи сражалась рядом со своими родителями — еще одна нарушенная традиция пикси.
— В-вы думаете, что сможете уговорить батюшку остаться в живых? — спросила она неуверенно, и глаза ее блестели непролитой влагой. Впервые в них засветилась надежда.
— Ты думаешь, я должна? — спросила я, думая, правильно ли я поступаю, вмешиваясь в традиции пикси. Кажется, всегда, когда я хочу сделать лучше, то только вношу неразбериху.
Слезы у Джи перестали течь.
— Не знаю, — ответила она задумчиво. — Никогда не думала, что можно иметь только отца или только мать. Всегда казалось, что они — одно.