Даже в простонародной среде экономические соображения имели огромный вес для обоих полов. Найти хорошего мужа тогда было сродни поступлению в хороший колледж, или приобретению недвижимости, или работе на почте – это обеспечивало определенную стабильность в будущем. Конечно, люди не перестали испытывать личную привязанность, и сердобольные родители старались устроить эмоционально благополучный союз для свои детей, но в целом средневековые браки откровенно корыстны. Приведу всего один пример: вскоре после того, как эпидемия Черной смерти скосила семьдесят пять миллионов человек, по средневековой Европе прокатилась волна свадебной лихорадки. Ведь для выживших открылись беспрецедентные возможности продвинуться по социальной лестнице посредством брака. В Европе вдруг образовались тысячи вдов и вдовцов со значительными активами ценной собственности, которая так и ждала своего часа, и частенько без живых наследников. Началась настоящая «брачная золотая лихорадка», в которой каждый стремился застолбить участок. В судебных реестрах тех лет подозрительно много записей о браках двадцатилетних парней с пожилыми женщинами. Эти парни не были идиотами. Увидев открывшуюся дверь – возможность жениться на вдове, – они ныряли в нее.
Учитывая подобное отсутствие сентиментальной ауры вокруг брака, неудивительно, что европейские христиане вступали в брак в уединенной обстановке, дома, в обычной одежде. Помпезные романтические свадьбы, которые ныне воспринимаются нами как «традиционные», появились лишь в девятнадцатом веке, когда юная королева Виктория прошагала к алтарю в пышном белом платье, установив моду, продержавшуюся до наших дней. Однако до этого день свадьбы европейца ничем не отличался от любого другого дня недели. Врачующиеся обменивались обетами в ходе импровизированной церемонии, которая обычно длилась всего несколько секунд. Свидетели на свадьбе нужны были лишь для того, чтобы впоследствии в суде ни у кого не возникло сомнений, действительно ли пара вступила в брак по взаимному согласию, – важнейший вопрос, если на карту были поставлены деньги, земля или дети. Участие суда было необходимо в целях поддержания определенной степени общественного порядка. По словам историка Нэнси Котт, «брак предписывал обязанности и предоставлял привилегии», устанавливая для граждан четкие роли и обязательства.
В современном западном обществе всё это по большей части сохранилось. Даже в наши дни в браке закон интересуют лишь деньги, имущество и дети. У вашего священника, раввина, соседей и родителей могут быть свои представления о замужестве, но в глазах современного светского законодательства единственное, чем интересен брак, так это тем, что двое, заключив союз, производят что-то на свет (детей, доходы, бизнес, долги). Теперь всем этим нужно управлять, чтобы гражданское общество функционировало упорядоченно и правительству не пришлось заниматься неблагодарным делом воспитания брошенных детей или обеспечением обанкротившихся бывших супругов.
К примеру, когда в 2002 году я подала на развод, судью совершенно не интересовали ни я, ни мой тогдашний супруг с эмоциональной или моральной стороны. Ей было плевать на наши личные обиды, разбитые сердца и священные обеты, на то, нарушили мы их или нет. И уж точно ей не было никакого дела до наших бессмертных душ. Нет, ее заботили лишь документы на дом и то, кому он достанется. Ее заботили наши налоги. И то, что кому-то из нас еще полгода выплачивать кредит на машину. Ее интересовало, кто имеет право получать проценты с продаж моих еще ненаписанных книг. Если бы у нас были дети (к счастью, Бог миловал), судью бы очень интересовало, кто обязан платить за их образование, лечение, жилье, нянь и прочее. Таким образом, властью, данной ей штатом Нью-Йорк, она сохраняла порядок в нашей маленькой ячейке гражданского общества. Сама того не зная, судья в 2002 году во всем следовала средневековому понятию брака, то есть понятию о том, что брак – светское, гражданское предприятие, не имеющее отношения ни к религии, ни к морали. Ее постановления были бы уместны и в европейском суде десятого века.
Однако больше всего в раннеевропейских браках (и разводах, конечно) меня поразило то, с какой легкостью они заключались и расторгались. Люди женились по финансовым и личным мотивам, но они и расходились по финансовым и личным мотивам, и расходились легко, в сравнении с тем, что ждало их в ближайшем будущем. Видимо, в то время в гражданском обществе понимали, что, хотя человеческие сердца дают много обещаний, умом всегда можно передумать.
Условия финансовых сделок тоже меняются. В средневековой Германии суды дошли до того, что создали два вида законного брака: мунтейе, постоянный пожизненный контракт с множеством обязательств, и фриделейе (буквальный перевод – «облегченный брак»), более простое соглашение между двумя взрослыми людьми, не подразумевающее ни приданого, ни прав на наследство, которое могло быть расторгнуто каждой стороной в любой момент.
Но в тринадцатом веке настало время либеральным порядкам измениться: в вопросы брака снова (точнее, впервые) вмешалась Церковь. Утопические мечты раннего христианства давно почили. Среди отцов Церкви давно не осталось ученых монахов, стремящихся воссоздать рай на Земле; теперь они были могущественными политиками, готовыми положить все силы на управление растущей империей. И одной из главных административных задач, стоявших перед Церковью, было управление европейскими королями, чьи браки и разводы приводили к созданию и разрушению политических альянсов, не всегда входивших в планы церковного руководства.
И вот в 1215 году Церковь навсегда взяла брак в свои руки, издав указ о том, что отныне считать законным браком. До 1215 года устного обета двух взрослых людей в глазах закона всегда было достаточно, но теперь Церковь решила, что это неприемлемо. Новая догма объявляла «полный запрет на тайные браки». (То есть «полный запрет на браки, о которых нам ничего не известно».) Теперь все принцы и аристократы, осмелившиеся жениться вопреки желаниям Церкви, мгновенно отлучались; эти ограничения распространялись и на простонародье. Чтобы усилить контроль, папа Иннокентий III запретил развод при любых обстоятельствах, за исключением санкционированной Церковью аннуляции брака, которая впоследствии стала часто использоваться как средство построения и разрушения империй.
Итак, некогда светский институт брака, находившийся в ведении семьи и гражданских судов, превратился в строгий религиозный ритуал, контролируемый безбрачными священниками. Мало того, жесткие новые запреты на развод превратили брак в пожизненный приговор: такого не было еще никогда, даже в древнеиудейском обществе. Развод оставался в Европе вне закона до шестнадцатого века, когда Генрих VIII вернул этот обычай с большой помпой. То есть примерно на два века – и гораздо дольше в странах, где после протестантской реформации сохранилось католичество, – несчастливые пары потеряли законную лазейку на случай, если что-то пойдет не так.
Надо отметить, что эти ограничения усложнили жизнь женщинам намного больше, чем мужчинам. Мужчинам хотя бы позволялось искать любви и плотских утех на стороне, но вот у женщин не было такой отдушины, на которую общество закрывало бы глаза. Для женщин из богатых семей брачные клятвы оказывались тюрьмой строгого режима, им приходилось довольствоваться тем, что им навязали. (Крестьяне могли выбирать и бросать супругов с чуть большей свободой, но в аристократических кругах, где на карту было поставлено столько денег, не было места подобным вольностям.) Девочек из высокопоставленных семей в пятнадцатилетнем возрасте переправляли в страны, языка которых они не знали. Они были вынуждены жить там с мужем, доставшимся им совершенно случайно. Одна такая девочка из Англии, описывая предстоящее замужество по расчету, с грустью говорила о «ежедневных приготовлениях к путешествию в Ад».