Но он не стал принимать поспешных решений и вытерпел еще целых три года. Лишь окончив школу, как полагалось, Юстас Конвей пошел своей дорогой. Взял своими руками сделанный вигвам (старая женщина из индейского племени, которая знала Юстаса в те годы, описала этот вигвам как «самую красивую вещь, которую когда-либо видела»), нож, несколько книг – и был таков.
«Надеюсь, что со мной всё будет в порядке, – написал он в дневнике, когда ушел из родительского дома, – и я выбрал путь, который мне подходит».
За этим последовали, пожалуй, самые счастливые годы его жизни. Из имущества у него были лишь вигвам и мотоцикл. Юстас жил в горах и у подножия гор недалеко от Гастонии. Он разобрал и собрал свой мотоцикл, чтобы узнать, как работает мотор. Сам сшил всю свою одежду. Ел крапиву и охотился на мелкую дичь с помощью духового ружья племени чероки, используя самодельные дротики. Вырезал тарелки и миски из дерева, отполированного барсучьим жиром. Делал кружки из глины, взятой со дна ручья – того самого, где купался. Спал на траве, на шкурах животных. Плел веревки из коры и собственных волос. Расщепил кору белого дуба и сплел из нее корзины. Готовил на костре и грелся у костра – и в течение трех лет не брал в руки спички.
«Мой дом выглядит вполне сносно, – писал он в дневнике, когда привел в порядок свое новое убежище. – И я надеюсь устроиться в нем и познать себя. В этом мне поможет тот образ жизни, который я веду в данный момент». Он не сразу привык к новой жизни. («Ночью пошел дождь, и я нехотя поднялся и закрыл дымовые отдушины – а надо было сделать это перед сном».) Но Юстас Конвей понял почти сразу, что наконец зажил той жизнью, которая ему предназначена. «Проспал до семи, – записал он в дневнике после одной из первых ночевок в вигваме, – а потом солнце пробилось сквозь полотняные стены задымленной палатки и привлекло мое внимание к миру. Встал, умылся родниковой водой. Как же моему телу нравится то, что я делаю! Всем счастливого дня!»
Его вигвам был замечательным – он был и крепостью, и храмом, и домом, который совершенно удовлетворял Юстаса своей легкостью и возможностью быстро перемещать его и не оказывал на него никакого психологического давления, в отличие от слишком неподвижного дома в классическом понимании. Вигвам можно было собрать и разобрать в течение нескольких минут, упаковать, погрузить на багажник машины друга, поехать в школу и поставить на игровой площадке, на радость детишкам (в тот же день его пригласили читать лекции о природе). Или взять на индейскую церемонию в другой штат и провести выходные, танцуя и общаясь с американскими индейцами, с которыми с годами подружился. Или отдать на хранение, пока сам путешествуешь по стране автостопом, просто потому, что так захотелось. А можно было жить в вигваме где-нибудь в лесной глуши, испытывая восторг от того, что его никто никогда не найдет.
После школы Юстас устроился на работу, но продержался недолго. Он уехал в Теннесси, где работал учителем природоведения в учебном заведении для трудных детей и детей-инвалидов – школе «Бодайн». Он прекрасно ладил с учениками, хотя был немногим их старше, – а вот с начальством отношения не ладились. Дело в том, что Юстаса Конвея не радует работа под чужим началом. Это противоречит его натуре. Он тут же поругался с директором, который пообещал, что разрешит ему жить в вигваме на школьной территории, и не сдержал обещание. А Юстаса Конвея не радуют люди, которые не держат обещания.
От негодования Юстас не находил себе места и поехал в гости к другу по имени Фрэнк, который тоже любил лес и учился в колледже в Алабаме. Они отлично провели время. Бродили по лесу, упражнялись в стрельбе из старого ружья, рассказывали анекдоты. Но у Юстаса было чувство, что его друг чем-то озабочен. Юстас прямо об этом спросил, и Фрэнк рассказал, что расстался с подругой и вся его жизнь пошла коту под хвост: он бросил заниматься спортом, бросил учебу и работу. И не имел ни малейшего представления, что делать дальше. Когда он закончил свой грустный рассказ, Юстас выпалил («слова просто соскочили у меня с языка, как лягушка с горячей сковородки»): «А давай пойдем в поход по Аппалачской тропе».
Он до сих пор не может вспомнить, откуда взялась эта мысль. Просто вдруг она пришла ему в голову.
– Точно, – сказал Фрэнк. – Давай!
И вот Юстас позвонил директору школы «Бодайн» и сказал, что увольняется (об этом не стоит и жалеть; директор оказался трусом, нарушившим слово, да и вообще, кому нужна работа?). Через четыре дня двое молодых людей стояли на автостанции в Монтгомери, штат Алабама, и ждали автобуса, который отвезет их в Бангор, штат Мэн. Внезапность и смелость их решения удивила даже мать Юстаса, которая обычно поощряла такого рода приключения.
«Твой звонок с новостями очень меня удивил, – писала она ему в коротком письме, надеясь застать его перед отъездом. – Что-то я не уверена насчет этого похода. Понимаю, зачем ты решил его предпринять, и согласна: это очень полезное дело. Но, с другой стороны, это решение свидетельствует о твоей неспособности держать слово и понять, что важнее». Затем она добавила несколько провокационную, и очевидную, мысль – видимо, чтобы подкрепить свои опасения: «Твой отец называет тебя прохвостом и никогда не успокоится, если ты не начнешь серьезно относиться к жизни и думать о будущем. Он считает, что тебе нужно больше работать, быть более ответственным и держать данное слово. Он тебя не одобряет!»
М-да. Кто не слышал эти слова в девятнадцать?
Приключения начались сразу же… с приключения. Юстас с Фрэнком купили билеты на автобус, но не могли сесть в него, не решив одну последнюю проблему. Они ждали на станции девушку, подругу Фрэнка, которая должна была принести спальный мешок – важнейшую в походе вещь. Они ждали и ждали, но девушка так и не пришла. Они умоляли водителя автобуса подождать, но в конце концов ему пришлось уехать, чтобы не нарушать график. Фрэнк и Юстас были в отчаянии. А потом, спустя всего несколько секунд после того, как отъехал автобус, появилась девушка со спальным мешком. Фрэнк с Юстасом сели в ее фургон и помчались вдогонку за автобусом. Когда они его наконец догнали, Юстас попросил девушку ехать рядом. Они начали сигналить, размахивать руками, однако, хотя другие пассажиры смотрели на них во все глаза, водитель делал вид, что их не существует. Но Юстас Конвей не из тех, кто спокойно позволяет себя игнорировать, и он ни в коем случае не хотел упустить свой автобус в Мэн. Поэтому он попросил девушку (которая гнала машину со скоростью семьдесят пять миль в час) поравняться с окном кабины водителя. Затем Юстас опустил стекло, вылез из окна, забрался на крышу фургона и встал, держась одной рукой за багажник, а в другой сжимая билеты – свой и Фрэнка. Он стал размахивать билетами и громко кричать водителю: «Пустите нас в автобус!»
«В этот момент, – вспоминает Юстас, – водитель, видимо, решил, что лучше затормозить и подобрать нас. Все пассажиры громко приветствовали нас, а одна полная дама сказала, когда мы шли по проходу: „Ну, вы даете, ребята! Прямо как в кино!“».
Они добрались в Мэн, доехали до Бангора автостопом, и тут выяснилось, что приехали они слишком рано – не сезон. Рейнджеры предупредили, чтобы они даже не думали заходить в лес, где снегу по колено, а земля покрыта толстой ледяной коркой. Разумеется, предупреждение друзья проигнорировали и вышли в горы на рассвете следующего дня. В тот день они видели белоголового орлана, который держался в ледяном разреженном воздухе на неподвижно распростертых крыльях. Юстас и Фрэнк отправились в путь, опередив на месяц других походников.