Аркадий Петрович потер подбородок.
– А почему? – наконец, не найдя ничего лучшего, сказал он, чтобы оттянуть время. – Они что, не такие же врачи, как мы?
Как назло, ни с одним по-настоящему хорошим психиатром он лично знаком не был. У больничного специалиста он и сам бы лечиться не захотел.
– Ты знаешь, – в первый раз за весь их сегодняшний разговор во взгляде Тины появилась искорка интереса, – мне даже любопытно наблюдать за собой. Представляешь, иногда я вижу рядом с собой Чарли! Как раз перед самым твоим приходом…
– Видишь во сне?
– Да нет, это не сны. Я не могу объяснить то состояние, в которое временами впадаю: бред не бред, галлюцинации не галлюцинации… Романтичнее всего будет сказать – грезы наяву.
– Романтику в нашей профессии лучше отбросить, – заметил Барашков.
– Я знаю, – согласилась Тина. – Но ты тоже пойми, в психушку ложиться не хочется…
Аркадий Петрович был опытным человеком и хорошим врачом. Он многое понимал. И слова Тины его, в общем, не удивили. Он что-то вроде этого и ожидал, но этого и боялся. Под маской депрессии может прятаться весьма серьезное, опасное, уже изученное, описанное, классифицированное и совершенно не обязательно психическое заболевание, а что-нибудь совершенно другое. Какая-нибудь опухоль мозга… Необязательно злокачественная, может, и доброкачественная. А может, и не мозга, какого-нибудь другого органа. Или вообще не опухоль, а кальциноз сосудов… Болезнь Фара, например. А может, и вообще не быть ничего, просто невроз. И эти сердцебиения… Очень подозрительно.
Он начал снова.
– Замечательно, что у тебя ничего не болит, но выглядишь ты, прямо сказать, неважно, – осторожно сказал он. – Надо всесторонне обследоваться. Давай сначала обратимся не к психиатрам, а к терапевтам.
– Неохота и незачем. Надоело все. – Тине вдруг стало очень хорошо, легко. Она не стеснялась Барашкова. Ей даже понравилось, что он о ней заботится. Все, что было между ними раньше: флирт, кокетство, чувственность, – все ушло. Ей казалось, что вместо всего этого осталось глубокое ощущение родства, как бывает между супругами, прошедшими вместе длинный, тяжелый путь. Ей было безразлично, что он видит ее непричесанную, одутловатую, в застиранном старом халате, лежащую на не очень свежем постельном белье. «В таком равнодушии, – подумала она, – есть своя прелесть».
Барашков выглянул на улицу. Его машина стояла под окнами, ее мочил дождь.
– Дождь идет?
– Идет. – Аркадий отвернулся от окна и внимательно оглядел комнату. Видно, давно уже миновала пора, когда эта дыра была маленьким, но уютным гнездышком. На полу мелкий мусор, следы чьих-то ботинок. На подоконнике ни цветочка, ни листика. В старой люстре горит одна-единственная маломощная лампочка…
Тина откинулась на подушку.
– Как поживает твоя жена?
– Неплохо. Она с участка ушла. Окончила школу гомеопатов, теперь у нее кабинет.
– Гомеопатия? Ты в это веришь?
Аркадий прошел по комнате, сел.
– Черт его знает! Вроде у нее получается. А я все хочу книжку какую-нибудь по гомеопатии почитать, разобраться, да времени нет. А материально, конечно, с поликлиникой никакого сравнения.
– Передавай ей привет!
– Обязательно. – Он говорил, а сам еле удерживался, чтобы не откинуть одеяло и не нажать пальцем на кожу Тининой ноги в нижней трети голени, чуть повыше стопы. «Могу поклясться, на месте давления будет круглая ямка и белое пятно, – подумал он. – Но, черт возьми, откуда взялась эта задержка жидкости в тканях, проявляющаяся одутловатостью и какой-то зеленой отвратительной бледностью? Почки проверить нужно в первую очередь. – Он уже открыл было рот, чтобы это сказать, но Тина его опередила:
– Знаешь, Аркадий, я чувствую, на мне какая-то броня. Мне все стало все равно. Иногда еще случаются проявления живого чувства – когда вижу Чарли или думаю об Алеше. Часто мне бывает очень страшно во сне. Не обижайся, Аркадий, я тебя очень люблю и рада, что ты пришел, но вот я смотрю на тебя, а где-то глубоко у меня свербит: когда же он уедет, и я тогда снова смогу зарыться в одеяло, закрыть глаза и ни о чем не думать?
– Ты хочешь спать? – удивился Аркадий.
– Если бы… – усмехнулась Тина. – То есть спать я хочу постоянно. Но дело в том, что я не могу заснуть! А если засыпаю, то мне снится такой кошмар, что лучше бы вовсе не спать.
– Слушай, что ты вообще тут сидишь, как неграмотная тетка! – разозлился Аркадий. – Ну хоть бы самые элементарные анализы сделала! Кровь, мочу, биохимию… Ты участкового на дом хоть раз вызывала?
– Господи, ну что он скажет, этот участковый? Ну вызвала однажды, весь день ждала. Вечером, в восьмом часу, приползла терапевт, бабулька-пенсионерка. Причем у нее после подъема по лестнице на мой пятый этаж была такая одышка, что я подумала, как бы мне ей самой не пришлось помощь оказывать.
– Ну?
– Посмотрела она на меня от порога, видит – дверь я ей открыла самостоятельно, хоть и по стеночке. Спрашивает: «Мушки перед глазами бегают?» Я говорю: «Нет». Она говорит: «Значит, ничего страшного. Вегето-сосудистая дистония. Крепкий чай, кофе, два раза в день кавинтон. Консультация невропатолога, ухо-горло-носа». Постояла еще, ну, я ей пятьдесят рублей дала, она ушла, а мне на следующий день само собой легче стало.
Аркадий захохотал.
– Тебе повезло, грамотная бабка попалась. Послала не только к невропатологу, но и к ЛОРу. Но у тебя с ушами, надеюсь, все в порядке?
– С ушами – в полном! – заверила его Тина, и оба опять захохотали. Только смех у них был немного грустный. – Ну вот что ты хочешь? – спросила она, наконец отсмеявшись. – Знаешь, под одеялом в своей квартире умирать как-то спокойнее, чем в больнице под капельницей или под звуки мигалки в машине «Скорой помощи».
– Не болтай! – оборвал ее Аркадий. Они еще помолчали. Аркадий подумал, что пора уходить, но было как-то неловко подняться.
– Слушай, а где твоя собака? – неожиданно спросил он.
– Чарли умер в прошлом году.
– Старый, наверное, был? – предположил Аркадий. – Насколько я помню, он жил у тебя лет десять?
– Сколько ему было, никто не знает, – вздохнула Тина. – Я же его на помойке подобрала. Чарли был тогда уже взрослым. Прожил он у меня одиннадцать лет. Когда меня уволили, он несколько месяцев жил у мужа, вернулся совершенно больной. Я думала, погибнет. Но он пожил здесь со мной, успокоился, поправился. Мы с ним гуляли, он был веселый, красивый, бодрый… А однажды я не вернулась домой ночевать. Работала я тогда за городом, и сломалась машина. Вернулась на следующий день, только к обеду. А он лежал около кровати на коврике. Уже мертвый, мордой к двери. Он подумал, наверное, что я его опять бросила. Уже во второй раз.
– С чего ты так решила? – удивился Барашков. – Все люди смертны, собаки тоже. Одиннадцать лет для колли – приличный возраст.