Она села за свой стол, взяла красивую ручку с золотым пером.
– Давайте.
Он подозрительно посмотрел на нее. Маша быстро подписала заявление и отдала.
– Спасибо вам за работу, Аркадий Петрович. Я надеюсь...
– Не надейся. Я не вернусь.
– Вы не дослушали... Я надеюсь, что, если когда-нибудь я попрошусь к вам на работу, вы мне не откажете.
Он постоял, посмотрел на нее, помолчал.
– Что, тебя тоже это все достало?
Она подумала.
– Я сказала гипотетически.
– А-а... – Барашков повернулся и пошел к двери. – Ну, тогда и я тоже гипотетически предположил.
Следующие два дня Маша находилась в каком-то странном оцепенении. Владик на работу так и не выходил, телефон его не отвечал. Маша осталась в отделении одна, не считая еще одной медсестры и уборщицы.
На третий день она вдруг решила снова позвонить в роддом. «Если все в порядке, выписку производят на пятый день. По идее, как раз сегодня Дорн должен забирать Раису из роддома».
Но в этот раз голос у заведующего вовсе был не таким благодушным.
– «Как дела?» – переспросил он, и Маше показалось, что в голосе явно звучит раздражение. – Ну и подкузьмили вы мне с вашей медсестрой!
– А что такое?
– Сбежала она!
– Как сбежала?
– Через окно в туалете. Отделение-то на первом этаже.
– Не может быть! – глупо сказала Маша и услышала, как доктор в трубке только вздохнул.
– Так что имейте в виду, если за сутки не вернется, мне придется в милицию обращаться.
– Может быть, она еще вернется? – спросила Маша. – Может быть, произошло что-нибудь из ряда вон выходящее?
– Ой, милый мой коллега, если уж женщина оставила ребенка в роддоме, вряд ли она вернется. Насколько я понял, родила она без мужа, идти ей некуда, средств на содержание ребенка у нее тоже нет. Такие не возвращаются.
– У нее есть муж, – сказала Маша.
– Предположительно, – заметил Ливенсон. – Кстати, она оставила записку.
– А что в ней?
– Ничего особенного. Она дала ребенку имя. И фамилию. Наверное, для того, чтобы мы знали, под каким именем оформлять его в детский дом.
– А ребенок что, подлежит отправке в детский дом? – Машино сердце вдруг бешено заколотилось.
– Ну, какое-то время побудет у нас, пока милиция попытается разыскать мать или отца. Потом отправим в дом ребенка. А дальше им будут заниматься органы опеки. – Доктор помолчал. – Хороший мальчик. Жалко. Но таких обычно быстро усыновляют.
«Усыновляют! – мелькнуло в уме Маши. – Усыновляют!» Решение созрело быстро.
– Последний вопрос, доктор. Если это не секрет, под какой фамилией мать записала мальчика?
– Сейчас посмотрю. – Было слышно, как врач развертывает какую-то бумажку. – Неразборчиво написано. Первая буква «д».
– Дорн? – спросила Маша.
Акушер помолчал.
– Кажется, да.
– А если ребенка кто-нибудь усыновит, приемный родитель может дать мальчику другое имя?
– Обычно так и делают. Но для этого надо, чтобы мать и отец от него совершенно отказались.
– Но для этого их надо найти?
– Ну да.
«Он будет мой, только мой, – повторяла Маша. – Я воспитаю его так, как хочу, как считаю нужным. Я наконец перестану быть одинокой. Я создам ему семью. Я буду ему всем – целым миром, всей вселенной. Он будет жить, окруженный любовью. Я его всему научу...»
– Вы позволите мне приехать, посмотреть на ребенка?
Доктор Ливенсон подумал.
– Ну, приезжайте... – неуверенно сказал он.
– Спасибо, доктор. Вы не беспокойтесь, все будет в полном порядке.
Борис Яковлевич положил трубку и в который уже раз за свою жизнь подумал, что мир сошел с ума.
У Маши же будто выросли крылья. Во-первых, она прошла по отделению и уговорила выписаться всех больных. Во-вторых, сходила к главному врачу больницы и объявила, что отделение «Анелия» прекращает существование. В-третьих, позвонила отцу и сорвала его с важных переговоров.
– Мне тоже нужно с тобой поговорить, и тоже срочно!
В течение двух часов, через которые он обещал приехать, она гуляла по улицам и разглядывала витрины магазина детских товаров.
Разговор состоялся дома. Домработницу, чтобы не подслушивала, Маша услала.
– Папа, в последнее время я много думала о нашем последнем разговоре.
– Ты очень вовремя решила мне об этом рассказать, – поднял брови домиком отец.
– Папа, я была не права, что ограничивала твою свободу. Давай договоримся: с сегодняшнего дня ты будешь делать все, что хочешь, но и я буду делать все, что хочу. А ты мне поможешь.
– А что ты хочешь?
Под окнами его старого дома уже стояла бордовая «Ауди-ТТ» для Тани, и Филипп Иванович ужасно боялся, что Маша захочет такую же. Не потому, что у него не было денег на покупку, а потому, что он действительно не видел у Маши способности водить. Но дочь произнесла совсем другое.
– Мне нужен ребенок!
– А чем же, собственно, я могу помочь? – удивился Филипп Иванович.
– Ребенок уже есть. Его нужно выкупить.
– Как это, выкупить? Разве у нас снова разрешена работорговля?
– Папа, ну ты же покупаешь Татьяну? Сначала за пальто, теперь за «Ауди». А я хочу купить ребенка. Это более благородная покупка.
– Ну-ка, поподробнее. – Филипп Иванович посмотрел на дочь с интересом.
– Собственно, я решила его усыновить. Но дело это непростое, нужны деньги и реальная помощь.
– Что же ты будешь делать с ребенком? Ты же работаешь?
– Уже нет. Я отказалась от отделения. Когда у меня будет ребенок, я поеду к маме. Она давно меня зовет. Надеюсь, с ней вдвоем мы справимся на первых порах. А ты женись на Татьяне, и живите на здоровье в этой нашей квартире. Только ту, бабушкину, маленькую, пожалуйста, оставь мне на случай, если я решу вернуться в Москву.
– Усыновить ребенка – дело нешуточное, – заметил отец. – Он же не кукла, его потом не отдашь назад в магазин.
– Ты думаешь, я этого не понимаю? – сказала Маша. – Я все понимаю. И не собираюсь отдавать его назад в магазин. Я хочу вырастить ребенка для себя. Чтобы он был только мой. Чтобы он был таким, каким я его воспитаю. Я хочу сделать счастливым хотя бы одного человека на свете. Конечно, чтобы нам жить, нужны деньги. Но ты ведь не раз мне предлагал... И мама, я думаю, будет рада. Я по ней очень соскучилась.
– А ты хоть знаешь, чей это ребенок? – спросил отец. – Может, бомжей каких-нибудь?