– Я оденусь как человек? – ахнула Татьяна. – Да что вы себе позволяете?! Жену свою в бабки записывайте! Или она у вас молодая и красивая, на роль бабульки не годится?

– Ладно-ладно, извините. Нет у меня жены. И вообще мы теперь почти родственники, давайте как-то попробуем ладить.

– Ладить? – эхом повторила Таня. – Я сейчас с ума сойду. Посидите, я через минуту вернусь.

Она рысью побежала в дамскую комнату и уставилась на свое отражение в небольшом зеркале.

– Какой ужас, – простонала она и в отчаянии вцепилась в волосы. – Бомжиха! И он же теперь все расскажет Крыжовникову! Осталось только повеситься! Опустилась, спилась, дочь по рукам пошла! А-а-а-а!

Из кабинки послышался звук спускаемой воды и появилась объемистая женщина с доброжелательным румяным лицом. Она оценивающе посмотрела на Таню и весело утешила:

– Если осознала, уже хорошо. Брось пить, приведи себя в порядок, займись дочкой.

– Займусь, – злобно пообещала Татьяна. – Пусть только вернется домой – так займусь, как никогда не занималась!

Она снова повернулась к зеркалу: под глазами темные пятна от туши, недосохшие волосы торчат грязными, как будто сальными, прядями, красное лицо, прихваченное после ванны морозом, домашняя растянутая футболка с надписью «Хочешь – догони!» и старые джинсы со стразами во всех местах. На фоне всего этого дубленка, оставленная на стуле в зале, выглядела, видимо, краденой.

Уложив под сушилкой для рук волосы и смыв тушь, после чего под глазами образовались красные распухшие мешки, Таня вернулась к Носкову. Он внимательно наблюдал, как она торопливо одевается.

– Уже уходите?

– Нет, просто замерзла, – скованно ответила Татьяна. Чувствовала она себя – хуже некуда. Что про нее мог подумать бывший шеф, даже страшно было представить. Самое ужасное, что он имел полное право думать все, что угодно. Сначала она разговаривала с ним, как престарелая кокетка с ревматизмом, которую зовут на вечер «кому за шестьдесят», потом как базарная хамка, а теперь вообще непонятно, как себя вести. В свете того, что они действительно, как это ни странно, почти родственники. В таком виде бить себя в грудь и орать, что она креативный директор, – только позориться. Лучше молчать и пытаться выправить ситуацию. Хотя как выправить, если она выглядит как аварийный автомобиль, валяющийся в кювете кверху колесами?

– Ваш луковый суп и буханка хлеба, – давешняя официантка плюхнула на стол одуряюще вонючий суп и хлеб в плетенке.

Юрий Михайлович потрясенно моргнул, но ничего не сказал.

– У них нельзя сидеть просто так, пришлось заказать, – попыталась оправдаться Татьяна, но получилось только хуже.

– А я буду неоригинален, – не принял подачу Носков. – Чашечку кофе и сливки. Отдельно, пожалуйста.

Когда официантка ушла, он вопросительно посмотрел на Таню.

– Я понимаю, вам тяжело это пережить. Давайте вы все обдумаете, поговорите с дочкой, а послезавтра мы встретимся у нас и все обсудим.

– У нас?

– Не у вас, а у нас, дома, – терпеливо пояснил Юрий Михайлович. – Вот, я сейчас напишу вам адрес. Это недалеко от метро, двадцать девятый троллейбус…

– Спасибо, не объясняйте, я на машине. Найду.

– На машине? – недоверчиво переспросил Носков.

– Да-да, – в отчаянии подтвердила Таня. Наверняка он думает, что у нее желтый «Запорожец» или оранжевый ржавый «Москвич». Надо же так влипнуть! Нет, он точно сейчас все расскажет Крыжовникову, и они со Светочкой посмеются над горемыкой, потерявшей человеческий облик.

Она пошарила по карманам. Надо же, и мобильный с собой не взяла!

Смешно, но Татьяне казалось, что хоть какой-то атрибут ее реальной материально обеспеченной жизни необходимо сию минуту предъявить Юрию Михайловичу.

– Вы не беспокойтесь, я заплачу. – Он неправильно истолковал ее судорожное копание в карманах. И тут до Тани дошло, что и кошелек она забыла дома.

Покрывшись красными пятнами, Таня попятилась к выходу под жалостливым взглядом Юрия Михайловича. Вот у мужика горе-то – бомжиха-алкоголичка в родственницы набилась. Это он еще достаточно по-джентльменски себя ведет. Другой давно предложил бы сто рублей и шуганул куда подальше вместе с дочкой.

Она вышла на мороз и заплакала. Было горько, больно и стыдно. Даже машина осталась скучать на стоянке рядом с домом. Сгорбившись, Татьяна побрела мимо ярко освещенного окна, за которым Носков пил кофе и нюхал ее отвратительный луковый суп.

Глава 7

Семен держал Элю за руки и улыбался как совершенный имбецил. В крови бурлил адреналин, а в голове звенела чарующая пустота, в которой невесомыми пузыриками плавали прозрачные мысли. Спортивный азарт сменила глупая юношеская влюбленность, с которой было ничего не поделать, да и делать ничего не хотелось. Крыжовников помолодел и стал легкомысленным, как зеленый студент, для которого самая большая беда – несданный «хвост». Никаких обязательств, никакой ответственности, никаких проблем, только сиюминутное счастье и беззаботная легкость бытия. Где-то под ошметками сознания еще трепыхалась совесть, но огонек в малахитовых глазах Эли придавливал ее острым каблучком. Чвак – и нет никакой совести!

Чумея от собственной покладистости, Крыжовников весь вечер ел с ней пирожные, слушал институтские сплетни, а потом поперся гулять по морозу и даже прокатился с горки, окончательно и бесповоротно изуродовав дорогой костюм. Но дело того стоило.

Домой он вернулся в два часа ночи.

Света, так и не дождавшись любимого мужа «с переговоров», спала крепким сном.

А Крыжовникову не спалось. Родной дом странным образом подействовал на него, едва только Семен перешагнул порог: под ребрами заворочалось глухое раздражение, а сверху словно бетонная плита начало давить неизвестно откуда просочившееся чувство ответственности. Захотелось обратно – туда, где было легко и беззаботно. Только куда?

– Видимо, на горку, – сам себе невесело сообщил Крыжовников и вздохнул. Это был диагноз. Семен сам все понимал, как приговоренный к смерти, от которого еще пытаются что-то скрыть. Можно было успеть ампутировать это зарождающееся чувство, но Крыжовников не был сторонником кардинальных мер. Все должно как-то само рассосаться… Или окончательно засосать его в черный омут.

Напившись кофе, наевшись бутербродов с колбасой и намечтавшись, он наконец заснул и всю ночь смотрел неприличные сны, в жесткую эротику которых постоянно вмешивался образ тети Веры, официально считавшейся Семеновой тещей. Теща, как предводитель команчей, носилась за ним, размахивая палкой сырокопченой колбасы, а Крыжовников в одной тельняшке и безо всякого намека на штаны трусливо носился от нее по каким-то болотным кочкам, поминутно опасаясь свалиться в топь.

Проснувшаяся от воплей мужа Света некоторое время пыталась прийти в себя, а когда Семен в очередной раз глухо замычал и дернулся, удивленно посмотрела на трясущегося супруга и ласково поправила одеяло. Сеня затих и через минуту захрапел. Она встала и с грустью мазнула взглядом по своему отражению в зеркальной двери шкафа: вряд ли супруг, судя по всему, основательно запуганный на ночных переговорах, заметил новую ночнушку.