* * *
Она любила и была преисполнена благоговения, ей никогда не доводилось испытывать подобной радости прежде.
Женевьева с восхищением смотрела на свою дочь, лежавшую подле нее на кровати. Наверняка ни одно дитя в мире не было столь прелестно! Она была маленькой, очень маленькой, но прекрасно сложенной! Каждый пальчик, каждая часть ее маленького тельца была самим совершенством. Кэти одела девочку в симпатичную маленькую рубашечку, раньше принадлежавшую одному из епископских племянников или племянниц, и хотя одежда была еще пока великовата для новорожденной, Женевьева была уверена, что она очень к лицу девочке. Она была настолько увлечена своей дочерью, что совершенно позабыла о боли и муках, в которых рожала ее, Женевьева чувствовала на душе светлую радость, ей было спокойно и хорошо.
Она все еще чувствовала усталость, но только улыбалась этому, ее переполняла нежность и любовь к крохотному созданию, лежавшему рядом с нею. Она лишь смутно помнила все былые огорчения, и они больше не вызывали у нее болезненной реакции. Когда Женевьева проснулась и Эдвина принесла ей ребенка, она просто задохнулась от нежности и восторга. Какая маленькая, какая прелестная крошка! Глаза у ее дочери были такими же, как и у отца, темно-голубыми, настолько темными, что Женевьева была уверена в том, что они не посветлеют. Она также позаимствовала от Тристана цвет его волос, но когда Женевьева увидела длинные тонкие изящные пальчики, она с удовлетворением подумала: «А в ней есть что-то и от меня, пусть это даже всего лишь пол!» И вот девочка посмотрела на Женевьеву и издала громкий печальный крик, а Эдвина, рассмеявшись, сказала, что она голодна. И когда малютка припала к ее груди, Женевьева почувствовала, что безраздельно принадлежит ей на всю жизнь.
Молодая мать была столь поглощена своим занятием, что даже не услышала, как открылась и закрылась дверь. Когда Тристан вошел в комнату, он застыл на месте, боясь пошевелиться, ибо был очарован открывшимся зрелищем. Женевьева, вся в белом, с волосами, словно золотая пыль разметавшимися по подушке, и рядом с ней маленькая девочка, тоже вся в белом. Мать смотрела на дочь и дочь, казалось, тоже смотрела на мать, и это было настолько трогательно, настолько чисто и невинно, что Тристан не мог отвести завороженного взгляда.
Но вот, наконец, напомнив себе, что дочь – плод их любви и одинаково принадлежит им обоим, он шагнул вперед.
Женевьева подняла голову и тут же склонилась над ребенком, готовая к тому, чтобы защитить его своим телом от чужака, но затем узнала Тристана и несколько расслабилась. Ее грудь в волнении вздымалась и опускалась, она смотрела на него, ожидая, что он скажет.
Тристан глядел на нее, не находя слов, догадываясь, что она вспоминает все, что он сказал ей накануне. Затем он перевел взгляд на дочь и присел рядом с кроватью, наклонившись вперед, и робко погладил ребенка по щеке, едва ли большей по размеру, чем подушечка большого пальца. И немедленно маленький розовый ротик начал требовательно причмокивать и Тристан, удивившись, убрал руку.
– Она голодна, – пробормотала Женевьева и залилась краской. Она ненадолго заколебалась и снова дала малютке грудь.
Тристан рассмеялся и расслабился, когда крошка взяла в рот набухший материнский сосок и издала вовсе, не подобающий леди звук.
– Она чмокает, как маленький голодный поросенок!
Женевьева укоризненно посмотрела на Тристана, но затем тоже усмехнулась и, погладив дочку по темным волосам, сказала:
– Да, она не слишком утонченный едок.
Тристана переполняла нежность, он осторожно обнял Женевьеву. И коснулся ладонью маленькой темной головки. Женевьева наклонила голову к ребенку, и поэтому Тристан не видел выражение ее лица и не мог понять приятно ли ей его прикосновение. А вдруг она чувствует к нему отвращение, и он снова причиняет ей боль? Он вспомнил свою клятву, но не мог отказать себе в наслаждении прикоснуться к своей дочери и ощутить теплое тело Женевьевы под своими руками.
– Нам нужно придумать ей имя, – мягко сказал он, – епископ требует, чтобы мы немедленно окрестили ее.
– Почему? – с тревогой спросила Женевьева. – Она довольно крепкий ребенок, разве нет, Тристан?
– Да, – ответил он, опуская глаза, не в силах встретиться с ее взглядом, ибо чувствовал себя виноватым за испуг, звучавший в ее голосе.
– Да, она крепкий и красивый ребенок. Но любое дитя должно быть крещено со всей поспешностью. Как бы ты назвала ее?
Он почувствовал на себе удивленный взгляд Женевьевы.
– Я могу назвать ее?
– Да, мне бы это было по душе.
Женевьева затрепетала, подумав, что ему безразлично, как будут звать его дочь, так как он хотел сына. Тристан понял, о чем она думает.
– Женевьева?
– Я обманула твои ожидания. И если ты рассчитывал на наследника…
– О чем ты говоришь? – несколько раздраженно спросил Тристан.
– Она девочка, – холодно констатировала Женевьева очевидный факт.
– Да, – сказал Тристан с нежностью, отозвавшейся в ее сердце. – Она настолько очаровательна, что сразу же покорила мое сердце. Большей радости я не испытывал никогда в жизни.
Женевьева не осмелилась поднять на него глаза, не осмелилась поверить, что его радость настолько глубока и искренна.
– Кэтрин? – прошептала она.
– Кэтрин, Кэтрин. Мэри. Кэтрин Мэри нарекаю тебя. Да будет так.
Женевьева чувствовала его горячее дыхание на своей щеке, она ощущала его сильную руку, обнимавшую ее. Внезапно она вспомнила, что теперь она его жена и это воспоминание принесло ей боль. Она все еще противилась этому из гордости и страха. Но это мимолетное чувство прошло. Они были единой семьей. «Я люблю тебя, – внезапно захотелось крикнуть Женевьеве, – я люблю тебя, разве ты не видишь! Я люблю и боюсь, ибо такая сильная любовь способна причинить и сильные страдания».
Она опустила горячую щеку на прохладную подушку. Маленькая Кэтрин потянула за сосок, жадно захватывая его ртом, Женевьева улыбнулась. Тристан с улыбкой, уголком простыни, вытер капельку молока со щеки ребенка.
– Кэтрин…
Глаза Женевьевы закрывались, веки словно налились свинцом. Рука ее мужа покоилась на ее бедре, ей было радостно смотреть сквозь полуопущенные ресницы, как Тристан улыбается, глядя на дочь. Женевьеве казалось, что это самый счастливый момент ее жизни. Она попыталась разлепить веки.
– Спи, Женевьева… – прошептал Тристан, и она снова ощутила его дыхание на своей щеке.
– Я не могу, ее нужно все время держать.
– Но я могу присмотреть за ней. Спи, ты обещала во всем подчиняться мне.
– Я не обещала тебе этого.
– О, нет, ты пообещала, совсем недавно, ты дала это обещание во время обряда венчания. Спи.