– Иди ко мне!
Она могла отказаться и заставить его подойти к ней, ведь он так смутил ее, что заслужил достойный отпор.
Но вдруг Женевьева почувствовала себя такой утомленной, такой измученной. К тому же, она никак не могла забыть слов, сказанных им вчера, и того ужаса, который она при этом уловила в его голосе. Возможно, что когда-то давным-давно, он был жизнерадостным, готовым рассмеяться по любому поводу…
Когда-то у его жены был самый галантный, самый неясный и верный кавалер… Она, наверное, лежала рядом с ним и смеялась, и шутила, и охотно отвечала на его страстные призывы, и, наверное, это было… чудесно.
Но сейчас ничто не напоминало в нем прежнего Тристана. Женевьева видела лишь отражение былого весельчака. Теперь это был воин, захватчик. Он приказывал ей, и сегодня она поняла, что не может не подчиниться его команде.
И Женевьева подошла к нему. Она встала перед ним, и он обхватил ее руками за талию, приподнял и положил на кровать, рядом с собой.
Он приложил ладонь к ее щеке и заглянул в глаза, и хотя на его губах играла улыбка, смех его стих.
– Я взял Тесс в замок, потому что ее мать осталась вдовой, потому что земля их ныне почти не имеет ценности, ибо некому ее обрабатывать, потому что ей нужно как-то существовать, и она хорошо работает.
Женевьева судорожно сглотнула.
– Какая жалость, – пробормотала она. – Эта девушка просто обожает тебя.
– Да неужто?
– Тристан…
– Скажи мне, откуда ты знаешь?
– Тристан, ну пожалуйста…
– Женевьева, я никогда не прикоснулся к ней даже пальцем, тебя это устраивает?
– Я же сказала тебе.
– Я помню, все, что ты мне говорила, но я говорю тебе правду. А в данный момент, моя дорогая белая роза с шипами, ты просто невероятно очаровательна.
И как неудивительно, но Женевьева очень обрадовалась его словам. «Эта комната принадлежит мне и только мне, и не будет принадлежать никакой другой женщине» – пообещала себе Женевьева. Но вот он наклонился над ней и нежно прикоснулся к ее губам, она запустила свои пальцы в его шевелюру, а поцелуй все длился и длился, становясь все глубже, пока они оба не ощутили страстного желания. И когда Тристан поднял, наконец, голову, Женевьева чувствовала себя очень легко, как девушка со своим первым возлюбленным, а на место ненависти пришло влечение. И когда он начал осторожно расстегивать ее платье, чтобы снять его, она томилась под ласковыми прикосновениями его пальцев, и, наконец, прошептала:
– Тристан…
– Угу…
– Я была очень напугана, там в лесу. Я лгала. Я бы умерла тысячу раз, прежде чем меня захватил бы какой-нибудь… какой-нибудь разбойник.
Он прошептал в ответ, наклонившись к самой мочке ее уха, теплые слова. Нежное, волнующее прикосновение его губ возродило её к жизни, одежда, казалось, сама соскользнула с тела, и Женевьева не стремилась больше скрыть свою наготу. Она только вспыхнула и опустила ресницы, сквозь которые наблюдала за тем, как он раздевался. Но вот она приоткрыла глаза чуть шире, и, Господи прости, каким бы не было нескромным открывшееся ее взору зрелище, но ей так нравилось, что Тристан молод, мускулист, строен, силен и потрясающе красив… Возможно, что природа человека бы предопределена свыше… Женевьева не могла скрыть своего удовольствия от прикосновения к его бронзовым от загара рукам, а его плотный, тугой и рельефный пресс… Он возвышался над ней точно античное изваяние, а его мужская сила… Женевьева покраснела от этой мысли, но не могла остановиться и все думала, думала о том, что его голод к ней был очень заметен и пульсировал у низа ее живота и… что это просто великолепно, Господи, ощущать его тяжесть…
– Тристан…
– Да.
– Мне жаль…
Он напрягся, и Женевьева пожалела, что заговорила.
Тристан догадался, что она имеет в виду то, что произошло давным-давно, там на севере, в его поместье, но упоминание о прошлом было сейчас совсем некстати.
– Не говори об этом, – он лежал тихо, и к собственному изумлению, она протянула к нему руки.
– Тристан…
Их пальцы переплелись, и вот он уже на ней, между ней, нежно шепчет:
– Ты не испытываешь разочарования от того, что сейчас здесь?
– Нет, милорд, никакого разочарования.
Несмело коснулась она пальцами его груди, и ее зачаровали жесткие волоски, росшие на ней. Чуть осмелев, Женевьева провела ладонью по его шее, по лицу, лаская и познавая его черты. Ее ласки были для него неожиданны и приятны. Он уже неплохо знал ее, но с каждым разом, казалось, узнавал все ближе и ближе.
Это был их мир, место, куда они могли уйти вдвоем, где ничто больше не имело смысла. Страсть… Женевьева вспомнила, как Эдвина говорила ей, что страсть может быть очень, очень опасной, ибо приносит с собой много боли и страданий…
Но сейчас это было величайшее чудо. Оно привлекало и разжигало внутри Женевьевы жаркий огонь, который разгорался все ярче и ярче, и наконец, превратился в сияющее солнце, затмившее все своим светом. Больше ничего не было, только свет и радость. Женевьева смутно помнила, что она металась и кричала, что была смущена этим, ибо никогда прежде не испытывала таких сильных ощущений. Но как было бороться с ними, как она могла сдержать себя, когда с ней рядом был он, когда он стал частью ее, был внутри ее… Такой великолепный, такой прекрасный…
Он наслаждался ею, нежно, трепетно, чувственно прижимая ее к себе. Женевьева была так близка от него, что снова могла прикоснуться к его щеке, заглянув в его глаза, она прошептала:
– Я совсем не жалею о том, что ты позвал меня сегодня.
Тристан улыбнулся, оперся на локоть, нашел в ее косах бант и начал развязывать его, осторожно распутывая ее волосы и раскладывая их на простынях. Его глаза ловили золотистый отблеск ее локонов, он зарылся в них лицом и провел губами по ее шее, собирая соль их первого настоящего соития. Женевьева застонала и задрожала, когда Тристан осторожно переместил рот к ее груди и начал ласкать ее соски, то губами, то языком, то легонько прикусывать зубами. Но вот его губы скользнули ниже… и Женевьева почувствовала снова опаляющий огонь страсти. Она умирала и снова возрождалась… Она протестовала, ибо не могла себе позволить чувствовать так бурно… Это было непереносимое блаженство, она металась, стараясь вырваться из его объятий, но он держал ее, обладал ею, наслаждался ею…
И вот она почувствовала, что стала свободной, что воспарила ввысь… До какого же предела может усиливаться это чувство… Она что-то неистово шептала ему, и он вторил ей, нежно, страстно…
Наконец Женевьева уснула, совершенно опустошенная, в своей кровати, в своей спальне, но в его руках…
* * *
Женевьева поплотнее закуталась в одеяла, ей было так тепло и уютно, как никогда прежде.