— Они очень по мне скучали. — Леди Агнес взяла на руки еще одного урчащего от удовольствия кота. — Идемте, мои дорогие, — проворковала она, поднимаясь по лестнице. — Мамочка Агнес нальет вам сливочек.
Целая шеренга котов и кошек всевозможных окрасов направилась вверх по лестнице следом за своей хозяйкой. Фыркнув от еле сдерживаемого смеха, Майкл опустил Коттона на пол, и котенок принялся карабкаться по ступеням за остальными.
— Ну и сколько их теперь?
— Не меньше дюжины. — Тереза вздохнула. — Я иду в постель.
Однако Майкл преградил ей путь.
— Откуда это уныние?
— Я просто устала.
— Все равно это на тебя не похоже, — заметил молодой человек с насмешливой улыбкой. — Ты же знаешь, что я никогда всерьез не задумывался о том, чтобы жениться на мисс Сондерс.
— Попробуй только! Я украла бы тебя и посадила под замок, если бы ты попытался это сделать.
Майкл улыбнулся.
— Ну вот, ты вновь стала собой. Благопристойной, но грозной. — Майкл легонько ущипнул сестру за нос, отходя в сторону. — Спокойной ночи, Тролль.
— Пожалуй, тебе все-таки стоит жениться на Саре, — решила она, покачав головой. — Тогда ты точно научился бы ценить мою доброту и великодушие. Все познается в сравнении.
— Ха-ха. Кстати, я завтра еду на прогулку с Гарднером. Это на случай, если ты захочешь отправиться со мной и повидать Лили.
При этих словах у Терезы перехватило дыхание, а сердце наполнилось ликованием.
— В котором часу я должна быть готова?
— В девять. Ужасно рано для тебя, так что я пойму, если ты…
— Я успею. — Тереза как раз собиралась придумать предлог, который позволил бы ей отправиться в Джеймс-Хаус навестить Толли, и вот совершений случайно ей представилась такая возможность. Она не верила в Провидение, но на этот раз ей действительно повезло. И вознаграждена она была не за любовь к благопристойности, а за свой изворотливый ум.
— Доктор сказал, что вам необходимо лежать, полковник. — Лакаби, раздвигавший шторы, развернулся и недовольно посмотрел на кровать.
— Я с недоверием отношусь ко всему, что говорят мне эти чертовы доктора, — ответил Толли и, откинув одеяло, попытался привстать и отползти назад к спинке кровати. — Я по-прежнему в постели, только хочу сесть.
Камердинер прищурил один глаз, а потом развернулся и окончательно раздвинул шторы.
— Артур был таким же. «Никого нет выше меня по званию на этом проклятом континенте, Лакаби, — говаривал он. — И плевать я хотел на чье-либо мнение, кроме своего собственного».
Бартоломью вскинул бровь.
— Вы звали будущего герцога Веллингтона Артуром?
— Не в глаза, конечно. Но иногда можно и приврать для красного словца.
— Пожалуй.
Кивнув, Лакаби подошел к прикроватному столику и собрал аккуратно разложенные на нем бритвенные принадлежности.
— Поскольку вашей дамы нет сегодня, я подержу зеркало, пока вы бреетесь. Если, конечно, ваши руки больше не дрожат.
— К счастью, нет, — с облегчением произнес Бартоломью, которому не хотелось снова начинать вчерашний спор. Однако потом нахмурился. — Только она не моя дама.
— Нет? Но мне показалось… Впрочем, забудьте, что я сказал. А чья она дама?
Бартоломью был уверен, что слугам не положено проявлять любопытство. По крайней мере так было принято, когда он в последний раз приезжал в Англию. Хотя ему было все равно.
— Своя собственная. Мой брат женат на ее кузине.
— А… Стало быть, она ваша родственница?
Ну уж нет, это определенно не так. По крайней мере Бартоломью ни разу не подумал о ней как о члене семьи. Более того: человек, думающий о своей родственнице так, как думал о Терезе Бартоломью, неминуемо угодил бы за решетку.
— Да, родственница, — вслух произнес он, не желая объяснять кому бы то ни было, почему немощный инвалид воспылал страстью к первой красавице Лондона.
Бартоломью вновь пошевелил пальцами ног, как делал это каждые десять минут, пока бодрствовал. Это упражнение по-прежнему причиняло боль, хотя и не такую острую, как раньше. А может быть, он просто уже привык к новым ощущениям.
Лакаби наклонился над полковником, чтобы осмотреть колено.
— Мне кажется, опухоль немного спала, — сообщил он, подавая Бартоломью помазок и мисочку с мылом. — Ваш брат виконт собирается купить вам инвалидное кресло.
Гнев застил глаза Бартоломью.
— Вот как? Пусть лучше купит мне надгробный камень, и покончим с этим раз и навсегда.
— С надгробным камнем не так-то удобно передвигаться на званых вечерах, — заметил камердинер, держа на вытянутой руке бритвенные принадлежности.
— У вас весьма острый язык, Лакаби, — рявкнул Толли. — Только держите его за зубами.
Отвесив поклон, камердинер наклонил зеркало так, чтобы Бартоломью было удобно.
— Хорошо, полковник.
Процесс занял больше времени, чем обычно, но оно и неудивительно — рука Бартоломью то и дело уставала и начинала дрожать. К тому времени как Лакаби забрал у него бритву и подал полотенце, Толли готов был снова лечь спать. И все же, стиснув зубы, он продолжал сидеть.
— Доктор Прентисс сказал, что вам можно только чай, говяжий бульон и подсушенный хлеб, — сообщил слуга, вновь раскладывая бритвенные принадлежности на столе. — Так что принести вам на завтрак?
— Чай, гренки и пару яиц пашот. — У Бартоломью не было аппетита, но ему нужны были силы, чтобы не оставаться в постели ни на секунду дольше, чем необходимо.
— Прекрасно. — Камердинер и глазом не моргнул. — Вернусь через минуту.
Едва только Лакаби скрылся за дверью, Бартоломью свесил здоровую ногу с кровати и попытался дотянуться до трости, которую кто-то оставил возле кресла.
— Проклятие, — пробормотал он, гневно взирая на полированную палку из обожженного ясеня — свою «третью ногу», которая находилась вне пределов досягаемости.
— Вы ругаетесь, даже когда вас никто не видит? — раздался с порога веселый женский голос. — Надо же, какая верность собственным принципам!
Бартоломью опустил руку. Теплая волна окатила его с головы до ног. У него вдруг возникло ощущение, что всю спальню залил солнечный свет.
— Я уже побрился, — сообщил он, когда Тереза вплыла в его спальню в шуршащем платье из желтого муслина. Ее глаза радостно блестели. — Простите, но я не знал, как далеко вы можете зайти, помогая несчастным вроде меня.
— Хм. — С кокетливой улыбкой Тереза подошла к постели и, наклонившись, провела пальцем по щеке Бартоломью. — Очень гладкая, — произнесла она неестественно высоким голосом.