Сабрина хотела закричать, но вопль застрял у нее в горле. Она сцепила зубы, случайно задела обнаженную грудь Слоана рукой и отдернула ее.
— Слоан, ты же говорил…
— Миссис Трелони, теперь вы моя жена, — напомнил Слоан и понес ее в постель. Слоан действительно не желал настаивать на своих супружеских правах и жалел об этом, поскольку его собственная нагота и прикосновение шелковистых волос Сабрины вызвали у него почти болезненное возбуждение. Но какую бы пытку ему ни пришлось выдержать, Слоан был убежден: эта ночь определит всю их дальнейшую жизнь, и будь он проклят, если воздержание затянется до бесконечности.
Сидя в постели, Сабрина обвела его неторопливым взглядом.
Услышав ее резкий вздох, Слоан со зловещей усмешкой на губах склонился над ней:
— Я стараюсь сдержаться. Честное слово, я пытаюсь. Но с каждым твоим движением, с каждым прикосновением к тебе… словом, ты видишь, как тяжела эта пытка. Вспомни, ведь ты моя жена, а сегодня наша первая брачная ночь…
Она отвела взгляд, легла и сложила руки на груди почти молитвенным жестом.
— Я хочу спать. Надеюсь, ты устроишься удобно.
Улыбнувшись, Слоан обошел кровать и скользнул под одеяло. Он потянулся к Сабрине, поначалу встретил сопротивление, но в конце концов заключил ее в объятия. Он сожалел о том, что в нем вспыхнуло вожделение. Одержать над ним окончательную победу Слоану не удавалось. Ему хотелось хотя бы прикоснуться к Сабрине, привлечь к себе, почувствовать, как ее волосы щекочут ему грудь, подбородок, нос, вдыхать благоухание ее кожи. Его губы скривились в иронической усмешке: знала бы Сабрина, что искусству сдерживать свои желания он научился у сиу! Индейцы считали, что близость с женщиной отнимает у воина силу, поэтому молодежь училась бороться с плотскими желаниями.
Прошло немало времени, и Сабрина расслабилась, прижавшись щекой к груди Слоана и положив на нее ладонь. В таком положении она не замечала, насколько он возбужден. В комнате было тихо, минуты убегали одна за другой.
— Слоан! — наконец позвала Сабрина.
— Что?
— Что же нам теперь делать? Все произошло так неожиданно…
Она казалась безутешной.
Слоану удалось сдержать раздражение при мысли о том, что Сабрина относится к нему и к его ребенку как к обузе.
— Во-первых, ничего неожиданного не случилось. Мы отправимся домой, в положенный срок родится ребенок.
— Тоже мне дом — армейские казармы, — проворчала Сабрина.
— Из тебя получится замечательная офицерская жена! — сухо заверил ее Слоан.
— Но разве можно жить в казарме? — прошептала Сабрина.
Слоан вспомнил о многочисленных женщинах, которые преданно сопровождали мужей в путешествии на Запад, движимых лишь надеждой.
И любовью.
И, разумеется, верой. Эти женщины довольствовались вместо постелей одеялами, расстеленными под фургонами, ютились в наспех возведенных хибарах.
Слоан осторожно перебирал волосы Сабрины, изредка отдергивая руку, чтобы победить желание запустить пальцы поглубже в нежные пряди.
— Как ни странно, Сабрина, у меня есть дом. Такой дом, о котором ты мечтаешь, — внушительный особняк в Джорджтауне. Если моя тетя умрет, не оставив потомства, что вполне вероятно, ведь ей уже под пятьдесят, особняк достанется мне. Разумеется, это наследство со стороны Трелони. Признаюсь, деда опечалила судьба моей матери, поначалу ему было трудно смириться с моим существованием. Но по каким-то причинам мне удалось поладить со старым деспотом. Он прямолинеен, честен и справедлив; по правде говоря, мне чертовски жаль, что он вышел в отставку. В армии всегда недостает таких людей, как он.
— Значит, ты тоже мог бы выйти в отставку и поселиться в Вашингтоне, — проговорила Сабрина.
Слоан задумался.
— Да, мог бы.
— Может, такая жизнь пришлась бы тебе по душе?
— Пока для меня важнее служба.
— А может…
— Договаривай.
— Мы могли бы иметь дом в Вашингтоне, а ты…
— Все ясно: ты предпочла бы жить в Вашингтоне, но чтобы при этом я продолжал служить в армии.
— Много семей так и живут.
— Да, могу себе представить! Ты была бы счастлива и свободна, как птица в полете, очутившись в мире, который знаешь и любишь. Ты была бы неотразима: элегантная юная леди, весело флиртующая с околдованными конгрессменами. Возможно, тебе удалось бы оказывать влияние даже на национальную политику!
— Ты чудовищно несправедлив ко мне.
— Ничуть. Ведь ты сама сказала, что мечтаешь жить на Востоке и купаться в роскоши.
— Я имела в виду нечто иное…
— Разница невелика.
— Если хочешь, можешь выйти в отставку.
— Нет, — твердо заявил Слоан. — И я не позволю тебе жить вдали от меня. И потом, неужели ты согласна расстаться с сестрой?
Сабрина не ответила.
— Мы поедем домой, — тихо повторил Слоан.
— Хорошо. Будем жить там, где сиу убивают белых без разбора, а белые истребляют твоих друзей и родных. Что и говорить, замечательная жизнь!
— Какой она будет, зависит от нас.
Сабрина снова промолчала. Она лежала не шевелясь. В комнате надолго воцарилось молчание. Слоан не сразу сообразил, что Сабрина уснула, но вскоре различил ее ровное дыхание. Он положил ладонь на ее шелковистые волосы.
Его пронзила странная дрожь. Уже в который раз Слоан досадовал на силу влечения к Сабрине. Он размышлял о том, что будет с ними дальше. Неужели он совершил величайшую ошибку в своей жизни? С каждым днем его одержимость возрастала. А Сабрина вышла за него замуж только потому, что жизнь не оставила ей выбора.
Неужели теперь каждую ночь он будет лежать без сна рядом с ней злой, как гризли, голодный, как дикий кот, пойманный в клетку?
Нет. Ребенок родится в положенный срок.
Но удастся ли ему, Слоану, вынести пытку воздержания?
Это покажет время.
Смежив веки, Слоан погрузился в сон.
Он проснулся через несколько часов.
Сабрина тихо стонала и ворочалась во сне. Встревожившись, он сел на постели, взял Сабрину за плечо и осторожно потряс ее. Она мгновенно открыла глаза — должно быть, уже давно не спала.
— Сабрина, что с тобой?
— Слоан…
Она вытянулась и прикусила нижнюю губу. В полутьме на ее лице блеснули слезы.
— Я здесь, я с тобой. Что случилось?
— Больно…
— Где? — вскинулся он, отводя с лица Сабрины влажную прядь волос.
— Не знаю… где-то внизу, ниже поясницы… Весь день мне нездоровилось, но в последнее время меня так часто тошнило, что я решила… А теперь мне так больно! — прошептала она.