Валерия рассказывала всю эту омерзительную историю спокойно, не сказав про бывшего мужа ни одного гадкого слова. О причинах, по которым Чернецов оставил ее мужу наследство, она ничего не знает, про Катю Аверкину никогда не слышала, муж такого имени не упоминал.
– Но вы все-таки попробуйте его найти, – сказала она, – вдруг он что-то знает. Мне он ничего не говорил, но вам, может быть, скажет.
Надежды на это не было никакой, но Колосенцев все равно записал в блокнот адрес прежней работы наследника по фамилии Михайлов, чтобы попытаться выяснить, где он живет и работает в настоящее время. Пока Геннадий записывал, Дзюба вытащил из кармана крохотный приборчик с мигающей лампочкой.
– У меня сигнализация сработала, – озабоченно проговорил он. – Эти окна куда выходят?
– Во двор, а что?
– А в другой комнате?
– На подъезд.
– Можно, я с балкона посмотрю, что там с машиной? – спросил Роман.
– Конечно, пожалуйста, – кивнула Валерия.
Он метнулся во вторую комнату, всем своим видом демонстрируя крайнюю озабоченность сохранностью транспортного средства, которого у него отродясь не было. Увидев широкую кровать, застеленную красивым покрывалом, Роман подумал, что раньше здесь, похоже, была супружеская спальня. Судя по вещам и обстановке, теперь это комната Валерии. Он оглянулся на всякий случай и, убедившись, что закрыл за собой дверь, полез под подушку.
И замер. Под подушкой обнаружились три десятирублевые купюры, имеющие почему-то ажурный вид. Так в его детстве выглядели сложенные вчетверо салфетки, из которых в детском саду вырезали снежинки. Из этих купюр тоже вырезали какой-то узор. Он вытащил купюры, посмотрел на просвет и увидел, что из одной вырезали по очереди буквы для слова «будьте», из второй – коротенькое местоимение «вы», а дырки на третьей ловко сложились в слово «прокляты».
Роман торопливо поднял вторую подушку. Так и есть, вот они, вырезанные из купюр буквы, аккуратно наклеены поперек большой, 15 на 20 сантиметров, фотографии Валерии. Сегодняшней Валерии, с отлично видным шрамом через всю щеку и шею. Фотография не любительская, видно, что свет студийный, значит, делали ее в ателье или в мастерской.
«Будьте вы прокляты». Кто эти «вы»? Те, кто был в машине? Врачи? Кто?
Он положил находки на место, аккуратно расправил сбившееся покрывало, быстро открыл балконную дверь, потоптался на снегу, чтобы оставить следы, и, вернувшись к Колосенцеву и Валерии, сконфуженно проговорил:
– Простите, я не подумал… на балконе снег… я там вам наследил…
– Да ничего страшного, – спокойно и без улыбки ответила Михайлова.
Едва они вышли на лестничную площадку, Колосенцев снова начал посматривать на часы. Роман все понимал и без слов: у Гены игра, он хочет поскорее вернуться домой. А вот самому Роману хотелось немедленно обсудить с товарищем свои более чем странные находки. Геннадий быстрым шагом двигался к машине и слушал его вполуха.
– И не надоели тебе эти фокусы с сигнализацией? – недовольно бросил он. – Каждый раз одно и то же, достал уже.
– Но, Ген, фотография…
– Да какое она имеет отношение к убийству Аверкиной? – взорвался Колосенцев. – И к завещанию Чернецова она как-то привязана, эта твоя фотография?
– Нет, Ген, ты послушай. – Роман решил на этот раз проявить твердость. – Выреза́ть буквы из купюр и наклеивать их на собственную фотографию может только сумасшедший. У Михайловой с психикой не все в порядке.
Колосенцев резко остановился и повернулся к нему.
– И что? Ладно, я согласен, она больная на всю голову, и что дальше? Кто такой Чернецов и что связывало его с Катей Аверкиной, мы так и не поняли. А душевное состояние Михайловой к этому никакого отношения не имеет. У бабы лицо обезображено, ее муж бросил с ребенком, какое у нее должно быть душевное состояние? Она что, петь и танцевать должна от радости? Что ты ко мне примотался?!
Роман набычился и опустил голову. Нет, сегодня он не отступит, пусть Генка хоть что говорит. И Надежда Игоревна Романа поддержит, он уверен.
– Давай Рыженко позвоним, – сказал он. – Она здесь недалеко живет, пять минут на машине. Надо ей доложиться.
– Завтра доложим, – буркнул Геннадий, – успеется.
– Ген, завтра с утра надо начинать искать Михайлова. А Надежда Игоревна велела сразу доложиться, как только будет результат. Не хочешь звонить – я сам позвоню.
Колосенцев покачал головой и полез в нагрудный карман за телефоном.
– Ну ты, блин, зануда! Только имей в виду: время – десятый час. Я, конечно, позвоню, но если она меня сейчас пошлет в грубой форме, я брошу тебя прямо здесь, даже до метро не подвезу. У меня игра.
Роман изо всех сил напрягал слух, чтобы разобрать, что говорит Рыженко, но слышал только звучание ее голоса. Впрочем, звучание это было вполне обнадеживающим.
– Сейчас будем, – закончил разговор Геннадий. Убрал телефон и выразительно посмотрел на Дзюбу: – Сволочь ты, Плюшкин. Я тебе это еще припомню.
Но Роман не мог долго сердиться, он вообще-то и сердиться толком не умел. Быстро забравшись в салон автомобиля, угнездился поудобнее и оживленно заговорил:
– А толковый парень этот Антон Сташис, правда? Он дело говорит. Этим надо воспользоваться.
– Смотри, при Надежде ничего такого не ляпни, деловой! – фыркнул Колосенцев. – За контакты с Петровкой нас по головке не погладят.
Рыженко действительно жила в той же части города, что и Валерия Михайлова, и уже через несколько минут оперативники входили в ее квартиру.
– Здорово, Алена, – кивнул Колосенцев вышедшей в прихожую девушке, крупной, с огромными глазищами, длинными распущенными волосами и белоснежной кожей. Девушка была похожа одновременно на Надежду Игоревну и на мадонну.
Колосенцев бывал дома у следователя много раз и с ее дочкой был знаком. А вот Роман Дзюба увидел Лену Рыженко впервые.
Увидел – и обалдел от восхищения.
Надежда Игоревна заметила, что Ромчик впал в ступор при виде Лены, но решила не обращать внимания. У молодых все так быстро проходит… Моментально влюбляются и так же скоропалительно «выпадают из любви». Хотя если бы Ленка обратила на мальчика внимание, Надежда Игоревна не была бы против. Ромка – надежный, такому не страшно дочку доверить.
Гена Колосенцев играл первую скрипку, докладывая о беседах с наследниками Чернецова, а Роман то и дело встревал с какими-то дополнениями и уточнениями, которые Геннадию не казались существенными. Он грубо обрывал Ромчика, иногда добавляя что-нибудь язвительное или издевательское. Когда дело дошло до Валерии Михайловой, Роман вмешался и стал рассказывать о своих находках. Гена болезненно морщился и кривился, и тут Рыженко не могла с ним не согласиться.
– Рома, нам это не нужно, – устало сказала она. – Мало ли кого мужья бросали? Всем тяжело. Конечно, баба переживает, но это нормально. Любая бы на ее месте переживала. Даже если Михайлова в доску сумасшедшая, это ничего не дает нам с точки зрения раскрытия убийства Аверкиной.