– Что?
– Твои видения.
– Ну, как тебе сказать, – замялся Олег.
– Так и скажи. Только честно.
– Если честно, то ощущение фиговое.
– А точнее. Что ты при этом чувствуешь?
– Как будто сам находишься на месте катастрофы.
– А после?
– Что может быть после? Натуральный депрессняк.
– Тебе это надо?
– Нет, но в том-то и фишка, что если с программкой еще поработать, то наверняка легче пойдет.
– Ты не первый, кто так думал. Каждый уверен, что программу можно обуздать. А когда капитально сносит башню, то уже поздно метаться. Скажи, когда на тебя накатывала депрессуха, тебе не хотелось уйти в мир иной?
– Мне, конечно, бывает фигово, но не настолько, – усмехнулся Олег.
– Твое счастье.
– А что, кроме Леши еще кто-нибудь сложил ласты?
Женя не сразу ответила на вопрос.
– Все.
Олег невольно присвистнул. Женя продолжала:
– Насколько я знаю, все кончали жизнь самоубийством.
Это походило на дурной сон, вязкий кошмар, от которого не было пробуждения. Пешка вынуждена была делать ход вперед без надежды попасть в ферзи.
– Что же делать?
– Забыть о программе и держаться подальше от моего дядюшки. Пока ты в ней не погряз, у тебя есть шанс выкарабкаться.
– Но я ведь не могу прятаться вечно, – произнес Олег.
– Нам надо выиграть время. Леша вел дневник, но я не могу попасть к нему в квартиру. Он жил вдвоем с сестрой, а она сейчас в отъезде. Вернется со дня на день.
– А зачем тебе дневник?
– Это вещественное доказательство. Я зачитаю старому кретину пару абзацев и пригрожу, что передам записи в газету. Он трус, и оставит нас в покое.
– Может, тогда не стоит ехать на дачу? – засомневался Олег. – Он же сразу догадается, что ты там.
– Не думаю. Это последнее место, где меня будут искать, – сказала Женя.
– Почему?
– А вот это, в самом деле, не твоего ума дело.
В дачном поселке было тихо и пусто. За заборами дремали погребенные под снежными перинами дома. Все застыло. И только из трубы сторожки поднимался дым, внося в пейзаж живую струю.
На шум мотора из будки выскочил большой, кудлатый пес неведомой породы, но с явным присутствием в его родословной сенбернара. Пес пару раз гавкнул на проехавшую машину и снова залез в будку, видимо, решив, что выполнил свой собачий долг.
Основная дорога была расчищена, хотя, судя по всему, ею почти не пользовались. Боковые улочки замело. Машина доехала почти до конца и уперлась в снежную насыпь. Дом, куда они направились, стоял на отшибе, особняком от остальных дач. Темный сруб на фоне высоких елей. Зимой подъезда к нему не было. Нужно было пешком пересечь пустошь, которая летом превращалась в озерцо. В зимнюю пору оно замерзало, и к дому вела только узкая тропка, проторенная сторожем.
Из-под сугробов торчали острые листья сухой осоки и склонившиеся под тяжестью снега бархатные головки рогоза. Чистые, крахмальные сугробы сохранили первозданную белизну. Воздух пах свежестью и морозом.
Поездка на дачу была для Олега экзотикой. Он даже летом редко выбирался из города, а зимой оказался на природе впервые. Его охватило приятное возбуждение. Хотелось делать дурацкие поступки: кричать во весь голос, валяться в снегу. И в то же время природа действовала на него умиротворяющее. Он впитывал исходящие от нее мощь и спокойствие. Впервые за много дней опасения и страхи съежились и исчезли.
– Клево тут у вас! – восторженно произнес Олег, оглядываясь на Женю.
Девушка молча передернула плечами. Он мгновенно почувствовал тревожные нотки в ее настроении, и его радость несколько погасла.
– Ты чего? Что-то не так? – спросил он.
– Все так, – коротко отрезала Женя.
Ложь была очевидна. У Олега возникло мимолетное искушение заглянуть в мысли девушки, но он сдержался, оставляя за ней право на тайну.
Они зашли в калитку. Просторный участок больше походил на опушку леса. Посередине росла большая витиевато-скрученная сосна в стиле японской живописи. Чуть поодаль застенчиво стояла группка берез. Особняком от них раскинулась старая рябина. Задняя часть дома выходила на ельник. Готические шпили елей тянулись ввысь, а под их сводами даже в разгар дня царил полумрак.
Темный, приземистый сруб вписывался в пейзаж, не нарушая его первозданности. В нем было что-то былинное. Снег замел крыльцо, сгладив ступеньки.
Проржавевший замок поддался не сразу. Дверь открылась с обиженным скрипом. Половицы застонали под ногами. Дом будто укорял хозяев за то, что они покинули его.
В стылой горнице было сумрачно. Свет едва проникал через зашторенные окна. В затхлом воздухе стоял устойчивый запах сырости и плесени, как бывает в необжитом доме. Женя раздвинула шторы. Голубоватый, зимний свет просочился внутрь.
Комната была обставлена с большим вкусом и на редкость гармонично сочетала модерн и стилизацию под старину. Изразцовая печь, лоскутный ковер и прялка соседствовали со стереосистемой, современными диванами и светильниками. В напольной вазе стояла запыленная композиция из сухоцветов. На стенах висели картины и миниатюры, написанные маслом.
– У вас как в музее. Столько картин, – осмотревшись, сказал Олег.
– Это мамины.
– Она была художницей?
– Нет, просто любила рисовать. Однажды ей предлагали сделать персональную выставку, но она отказалась. Ты печку топить умеешь?
– Попробую.
– Раньше дрова были за домом, под навесом. Надеюсь, там что-то осталось. Дерзай, а я пока продукты разложу.
Выпроводив Олега, Женя обвела комнату взглядом, задерживаясь на полузабытых мелочах. В детстве она проводила в этом доме почти все летние месяцы. В его стенах жило много воспоминаний о тех счастливых днях, когда родители были живы. Возвращаться сюда было тяжко. С тех пор, когда она была здесь последний раз, время будто остановилось. В доме привидений память хранилась в концентрированном виде.
Когда Олег вернулся с охапкой дров, он увидел, что Женя все еще в задумчивости стоит посреди гостиной. Неразобранные сумки с продуктами лежали на полу.
– Эй, ты в порядке? – спросил Олег.
Женя вздрогнула.
– Холодно.
Отсыревшие дрова никак не хотели разгораться. Они тлели, заполняя комнату едким дымом, но постепенно огонь занялся, и скоро поленья задорно потрескивали в печи. Дом медленно наполнялся теплом.
Олег подумал, что хотел бы здесь жить. От каждой мелочи веяло уютом и светлой радостью, не то, что в их убогой квартире, где его раздражало буквально все. По сути, он так и не привык к ней и воспринимал ее, как место ночлега, а не как дом, куда хотелось возвращаться.