Она достала блокнот, сделала беглые записи о личности выступающего, а после принялась изучать публику. Заметила трех известных черных радикалов, двух солидных лидеров профсоюзного движения, которые в свое время, когда он только начинал, поделились с Джонсом своими знаниями. Женщин было немного. В первом ряду сидел известный адвокат, специалист по уголовным делам, часто выступающий в прессе. Это были профессионалы в своем деле, а один из них уже вплотную занимался реформой тюрем. Кизия еще больше удивилась, когда посмотрела на публику, дослушав выступление до конца. В комнате было на редкость тихо. Не было шелеста, ерзанья на стульях, никто не шарил по карманам в поисках сигарет и зажигалок. Все будто замерли, взгляды прикованы к человеку, стоящему перед ними. Она была права: Лукасу Джонсу нелегко будет выступать после этого типа.
Она еще раз взглянула на оратора. Он был чем-то похож на ее отца. Черные как смоль волосы, горящий взгляд зеленых глаз, от которых люди, казалось, застывали на месте. Он искал в толпе знакомые глаза и не отпускал их, говоря только для них, потом искал другие; голос — тихий, руки — неподвижные, лицо — напряженное. Но что-то в лице предполагало смех. Что-то в руках говорило о силе. Интересные руки и невероятная улыбка. Он был чертовски красив. Он ей нравился. Кизия поймала себя на том, что следит за ним, исследует, наблюдает, жадно подмечая детали: плечи облегает твидовый пиджак, длинные ноги лениво вытянуты вперед, густые волосы… Взгляд бродит без цели от одного к другому, останавливается и ищет снова, пока наконец не находит.
Оратор смотрел на Кизию. Его долгий и тяжелый взгляд некоторое время изучал ее, потом оставил и перешел к другим. Это было странное ощущение. Будто тебя прижали к стенке, схватили за горло одной рукой, а другой гладили по голове. Хотелось съежиться от страха и растаять в блаженстве. Ее вдруг обдало жаром, и она осторожно огляделась, недоумевая, почему этот человек так долго говорит. Это не похоже на вступление, оно уже длилось полчаса. Разве что тот собирался оказать Лукасу медвежью услугу. И тут до нее дошло — она еле сдержалась, чтобы не рассмеяться: это было не вступление. Человек, чьи глаза так грубо ласкали ее, и был Лукас Джонс!
— Кофе?
— Чай, если можно.
Кизия улыбалась Лукасу Джонсу, пока тот наливал в кружку горячей воды и подавал ей пакетик с заваркой.
В номере — следы частых гостей: полупустые бумажные стаканы с чаем и кофе, крошки сухого печенья, пепельницы, до краев набитые шелухой арахиса и старыми окурками; видно, баром здесь пользовались часто. Скромная гостиница, комната не отличается большими размерами, но проста и удобна. Интересно, сколько он тут прожил? Наверняка сказать трудно: может, уже год обустраивал свое жилище, а может, переехал только сегодня. В номере было достаточно еды и напитков, но ничто не казалось личным, будто вовсе не принадлежало ему, разве что одежда на плечах, блеск в глазах, чай в пакетике, который он подал ей, — и больше ничего.
— Пожалуй, закажем завтрак наверх. Она опять улыбнулась ему поверх чашки чая и спокойно на него посмотрела.
— Честно говоря, я не очень голодна. Можно не торопиться. Между прочим, мне понравилась ваша речь вчера вечером. Вы так естественно вели себя перед аудиторией. Вы мастерски излагаете сложные вещи человеческим языком, без морализаторства. Это искусство.
— Спасибо. Приятно слышать. Думаю, что все это лишь вопрос практики. Я часто выступал перед людьми. Вам впервые пришлось слышать о реформе тюрем?
— Не совсем. Я сделала две статьи о беспорядках в тюрьмах Миссисипи. Наглая попалась компания.
— А, я помню. На самом деле это к реформе тюрем не имеет никакого отношения. Я думаю, уничтожение системы тюрем в теперешнем ее виде — единственное разумное решение. Сейчас их существование просто бессмысленно. Я работаю в настоящее время над мораторием на строительство новой тюрьмы, вместе с очень хорошими людьми. Придется ехать потом в Вашингтон.
— Вы давно живете в Чикаго?
— Семь месяцев. У меня тут что-то вроде главного офиса. Когда я здесь, работаю в гостинице: веду телефонные переговоры, да мало ли можно сделать, не выходя из номера. Книгу свою последнюю здесь писал — просто заперся на месяц и с головой погрузился в работу. Потом, конечно, мое затворничество кончилось и я таскал рукопись с собой, дописывая в самолетах.
— Вам много приходится ездить?
— Большую часть времени. Но приезжаю сюда, как только удается сбежать. Здесь можно скрыться от любопытных глаз и расслабиться.
Глядя на него, трудно было поверить, что он делал это часто. Он не был похож на тех, кто знает, как остановиться или где. За внешним спокойствием любой почувствовал бы неистовую внутреннюю силу этого человека. У него была привычка спокойно сидеть, почти неподвижно, наблюдая за собеседником. Но это больше походило на меру предосторожности — так животное нюхает воздух, готовясь к атаке или чуя приближение врага: оно неподвижно, но готово вскочить через мгновение. Кизия тоже чувствовала его настороженность — не было непринужденности. Веселость в его глазах сейчас тщательно замаскирована.
— Знаете, меня удивило, что они прислали женщину для работы над статьей.
— Это шовинизм, мистер Джонс? — Она сама удивилась своей шутке.
— Нет, просто любопытно. Одно из двух: либо вы хороший журналист, либо вас не послали.
Высокомерный тип, и в книге, вспомнила она, чувствовался некоторый налет самодовольства.
— Ни то, ни другое, просто им понравились мои статьи в двух прошлогодних выпусках. Я думаю, вы можете смело сказать, и не ошибетесь, что я не обходила стороной эту тему… извините за каламбур.
Он широко улыбнулся и почесал затылок.
— К черту этот разговор.
— Ну, назовите это взглядом со стороны.
— Не думаю, что звучит лучше. Со стороны вряд ли виднее… или вам так лучше видно? Жизни по крайней мере в таком подходе меньше. По мне — гораздо лучше торчать в самой гуще толпы. Либо протиснешься, либо нет — другого не дано. В сторонке… так безопасно, ничего толкового все равно не выйдет. — Его глаза сверкали, губы улыбались, момент был серьезным. — Дайте подумать… я читал ваши статьи… кажется… они могли быть в «Плейбое»?
Он мгновенно смутился: она меньше всего подходила для «Плейбоя», даже тексты этого журнала с ней никак не вязались, но он точно видел там ее статью, и совсем недавно.
Кизия кивнула в знак согласия и, усмехнувшись, сказала:
— Об изнасиловании. С сочувствием к мужчине, для разнообразия. Или в ответ на лживые обвинения психованной женщины, которая от нечего делать притащила его к себе домой, потом выгнала и принялась орать, что ее изнасиловали.
— Верно. Я помню это место. Мне понравилось.