– Терпимо. А сейчас совсем перестали.
Перестали, когда Никоненко вмешался, подумала Маня.
– Ты признание подписал?
Он помотал головой – нет.
– Держись.
Он кивнул.
– У тебя будет адвокат. Я переговорила с Глебовым, он сегодня-завтра посмотрит материалы дела. Ты должен рассказать ему все, как было.
Павел Глебов – знаменитый адвокат, из первой пятерки, а может, и тройки, Перри Мейсон и Генри Резник в одном лице. Только при упоминании его фамилии наименее подготовленные судьи если уж не падают замертво, то отменяют заседание и в ту же минуту отправлялют дело «на доследование». Его услугами пользовались исключительно «в высших сферах». Он был молод, насмешлив, чертовски умен и очень хорош собой, как адвокат в американском кино.
Береговой посмотрел сначала на одну притихшую девицу, потом на вторую. Они совершенно были не похожи на тех, кого он знал… как бы это выразиться… «еще до войны»!
Те – одна знаменитая писательница, другая его непосредственная начальница-самодур – были уверенные в себе, жесткие, громогласные, далекие от него, как свет звезды Альдебаран, совершенно чужие!
Эти были бледненькие, растерянные, сочувствующие, с добрыми, испуганными, взволнованными лицами. Свои.
Меньше всего он ожидал их увидеть здесь, в КПЗ! Он вообще ничего не ждал и ни на кого не надеялся, и тут неожиданно его куда-то повели, и привели не на допрос, а… к ним!
Он вдруг задышал глубже и удобнее уселся на жесткой табуретке. Ребра и спина ныли так, что хотелось, чтоб они совсем отвалились и хоть на какое-то время перестали болеть.
– Володя, ты понял, что я сказала про Глебова?
– Мне он не по карману. И потом, у меня уже есть какой-то. Тут такой порядок. Если нет своего, то назначают кого-то! Так положено.
– Зато мне по карману, – сердито сказала писательница Покровская, которая тоже как будто начала оживать.
Он не удержался, неловко потянулся и потер спину под свитером. Не было сил терпеть.
– Тебе больно, Володя? – вдруг спросила начальница-самодур Митрофанова, и глаза у нее налились слезами – на самом деле!
Самыми настоящими, искренними, горячими женскими слезами.
Маня пнула ее в бок так, что она даже на стуле качнулась, – что ты будешь делать, Маня в этой крохотной железной комнатке все время пиналась! Слезы пролились и потекли по щекам. Береговой, позабыв о своей спине, смотрел на Митрофанову во все глаза.
– Вы не переживайте за меня, – растерянно сказал он ей. – Не очень-то и больно.
– Рассказывай быстро, как все было на самом деле. Только честно, Володя.
– Я его не убивал.
Поливанова отмахнулась.
– Это всем известно. Это даже следствию известно! – Она не знала, можно так говорить или нельзя, но не сказать не могла. – Но никто не понимает, как все было на самом деле! Алекс сказал, что ты явно чего-то не договариваешь!
– Алекс? Какой Алекс?
– Наш. Александр Шан-Гирей. Мы все заняты этим вопросом. Твоим вопросом. То есть не вопросом, а происшествием. То есть не происшествием, а…
Все же она волновалась так, что путались не только мысли, но и слова!..
Катя быстро вытерла слезы, хотела сосчитать до двадцати пяти, сбилась на четырех, посмотрела в потолок, а потом на Берегового.
Он сильно зарос, почти до глаз, которыми все время моргал, как будто в них насыпали песку. Свитер болтался на нем, словно снятый с чужого плеча, хотя, как и улыбку, этот свитер Митрофанова отлично знала – Береговой приходил в нем на работу. Свитер тогда, на работе, очень ему шел, синий и белый, с норвежским узором. Она еще когда-то хотела ему выволочку устроить, что он приходит в издательство не «по форме», а потом передумала. Она и так то и дело устраивала ему выволочки, как будто была к нему неравнодушна!.. А она равнодушна, совершенно точно!
Этот щегольский свитер, надетый на голое тело, хотя раньше он всегда носил его на рубаху, был грязный, замызганный, в бурых, словно протухших пятнах, и ее затошнило от мысли о происхождении этих пятен.
Кровь? Рвота?..
Руки, лежавшие на столе как-то отдельно от него, были черными, словно он всю жизнь таскал уголь, а не решал сложные компьютерные математические задачи.
Лампочка на потолке освещала его макушку – отросшие немытые волосы висели сосульками – и бледную физиономию с очень темными длинными бровями, тенями вокруг глаз и неопрятной щетиной.
Кате казалось, что ему неловко за себя, за свой вид и запах, и он пытается натянуть на руки рукава замызганного свитера, расправить плечи и вообще как-то придать себе нормальный вид.
Он хочет выглядеть человеком, только и всего.
А еще он хочет собаку. И в Завидове у него домик, вокруг которого море сирени. Белой, персидской, всякой.
– Володя, рассказывай, как все было на самом деле. – Это опять деятельная Поливанова вступила! Ее напористость казалась истерической, от отчаяния. – Понимаешь, мы ничего не сможем сделать, если ты не расскажешь!
– Все равно никто не поверит.
– Если не поверят, то тебя посадят. Нужно сделать так, чтобы поверили и не посадили. Давай. Начинай.
Береговой уставился в стол.
– Я повез журналы Балашову. Меня Дэн попросил. У него совещалово в тот день назначили, он сам никак не мог, а помощница Балашова его достала!
– Лариса, что ли?
– Я не знаю, как ее зовут, и Дэн не говорил. Я забрал журналы…
– Постой, не так. Ты целый день был в «Алфавите», да?.. – Береговой кивнул. – Никуда не уезжал, и это очень легко проверить, потому что там пропускная система, выходы-входы фиксируются. Да? – Он опять кивнул. – Твоя машина где была?
– На стоянке, где же еще?..
– На стоянке для сотрудников, во дворе. Ну, куда мы все заезжаем, под шлагбаум! Правильно?
– Абсолютно! – сказал Береговой почти весело.
Впервые за эти три дня он вдруг поверил, что… не один. Еще, может, не до конца, но уже начинал потихоньку.
Нет, он верил в Дэна и в то, что тот его не бросит, но эти девчонки – он так и подумал про них: «девчонки» – писательница и начальница, таращившиеся на него с испуганным изумлением, как будто возвращали его в прежний мир. В нормальную жизнь, где словам – верят, где работа – идет, где можно, если захочется, получить чашку сладкого кофе с булкой, где не бьют по почкам, где можно что-то кому-то объяснить и тебя послушают, где можно взять больничный, если уж совсем невмоготу идти на работу!
Он не верил, что мир придет ему на помощь. А он пришел, да еще в лице этих девчонок. Такого просто быть не могло!