– Это понятно, – помедлив, согласился Алекс. – Еще мне надо знать, был ли Балашов женат на своей нынешней подруге. Зовут ее Даша, фамилию я не знаю. И откуда она взялась. Если бы какие-нибудь фотографии найти, и давние и недавние.
– Я найду, – пообещал Дэн. – Это просто.
– Зачем тебе ее фотографии? – спросила Маня. – Любоваться на них станешь?
– Я хочу знать, брюнетка она или блондинка. Ну, скажем так, от природы.
В кухонную дверь опять постучали и просунулась голова:
– Игорь Владимирович!
– Иду-иду, Мишаня! И ты со мной давай, жаль моя! Я там лекаря вызвал, чтоб тебе в больницу не ехать. Он сейчас твое копытце забинтует, гипс наложит, укольчик вкатит! Хотя, по мне, лучше бы тебя к кровати привязать и не отвязывать! – Он вдруг хлопнул Алекса по плечу. – Слушай, парень! Ты или привяжи ее к кровати, или охранника найми толкового! В следующий раз костей не соберем!..
Открыв глаза, Маня Поливанова уставилась в потолок, очень высокий и очень белый. В центре лепной розетки красовалась белая люстра на цепях, и Мане показалось, что она качается.
Поливанова поморгала.
Люстра перестала качаться.
…Что со мной? Сон? Игра воображения?.. Странные видения?..
Она опять посмотрела на люстру – вроде нет, не качается. Ну, и слава богу.
…Что это было?.. Какие-то бандиты, бриллианты, удар по голове, рассыпанные под ногами тюльпаны, водка залпом, а потом Алекс – почему-то с Дэном Столетовым!.. А потом еще Никоненко и врач, перевязавший ей пальцы.
Точно! Пальцы! Как же она теперь станет писать?!
Маня подняла левую руку и посмотрела на белые, твердые, замотанные бинтом растопыренные палки. Такими культяпками по клавиатуре уж точно не постучишь!..
Так значит, все это было на самом деле! Никаких видений и игры воображения!..
Она села в постели, и в голове у нее словно заново разбилась вчерашняя прадедушкина лампа. Маня застонала тихонько.
Больно. Очень больно.
Она посидела немного и осторожно скосила глаза. Никого. В постели она одна. Но, кажется, засыпая, она прижималась к Алексу, и он пел ей песенку про лису, которая бежала лесочком.
…Бежала лесочком лиса с кузовочком. А что в кузовочке? Лесные грибочки. Грибочки-груздочки для сына, для дочки.
Маня улыбнулась. Совершенно точно, он ей пел.
Придерживая голову рукой, чтоб не отвалилась, Маня подвинулась к краю кровати и осторожно слезла. Очень хочется пить, просто ужасно.
И еще хочется… не пить, а наоборот.
Она сунула ноги в шлепанцы и зашаркала в сторону ванной. У нее на пути на полу валялись джинсы, и она долго не могла понять, как их обойти.
– Зачем ты встала?
Маня, не отпуская голову, подбородком показала на дверь. В голове что-то брякнуло и покатилось.
Алекс подошел, обнял ее и довел до места.
– Сама справишься?
– С ума сошел?
Потом она некоторое время рассматривала себя в зеркале. Ничего особенно страшного там не отражалось. Конечно, на виске заметны ссадина и синяк, уже налившийся чернотой. В середине синяка было больно и как будто мягко, она понажимала. Всякий раз, когда она нажимала, голову, словно обручем, опоясывало болью. Странно. Ничего не должно быть мягкого, там же одни кости! Под глазами круги, да и черт с ними. Просто ей понадобятся очки с темными стеклами, у нее таких полно.
Еще… Она повернулась и, сосредоточенно сопя, попыталась рассмотреть себя сзади. В голове опять стало больно и захотелось закрыть глаза. На спине мелкие порезы, довольно много. Придется какое-то время спать на животе.
…Матерь Божья, о чем я думаю?! Это все не имеет никакого значения! Меня сюда, в ванную, только что привел Алекс! Мне ничего не приснилось и не привиделось! Он меня спас, остался со мной и ночью пел про лису! Он все-таки вернулся ко мне из Парижа и пел колыбельную!
– Маня? Как ты там?
– Прекрасно, – отозвалась Поливанова хрипло, но бодро.
Это он! В самом деле он!
Она вывалилась из ванной, чуть не стукнув его по носу. Все это время он торчал под дверью, что ли?..
Она с разгону обняла его, пристроила подбородок на плечо и замерла.
– Ну что?
– Вот так бы стоять всю оставшуюся жизнь, – призналась Маня. – И хорошо. А то, – она подняла голову, – очень болит. А если потрясти…
– Не надо трясти! И приготовься, дальше будет еще хуже.
– Откуда ты знаешь?
Он взял ее за затылок и уложил обратно на плечо.
– Оттуда, что меня тоже когда-то били.
– Меня не били, – возразила Маня и улыбнулась. – Меня стукнули.
Он был в джинсах и без рубахи, и Маня, сообразив, что этим можно воспользоваться, засунула ладонь ему в штаны и погладила там, куда сумела достать.
– Маня.
– М-м-м?
– Что я должен теперь делать?
Она пожала плечами, но гладить не перестала.
Если б он знал только, как постыдно, ужасно и несовместимо с женским достоинством она по нему соскучилась!..
– Маня. Я тебя прошу.
– Ты пел песенку про лису? Или мне приснилось?
Он вздохнул и прижал ее покрепче. Может, если прижать очень крепко, она не сможет шевелиться? И перестанет его… трогать?
– Я пел тебе песенку про лису, – сказал он с отчаянием, потому что стало только хуже. Теперь она вся прижималась к нему, голая, теплая, растрепанная. Он повернул голову и поцеловал ее в висок, туда, где болело.
– Как хорошо, что ты… – она хотела сказать «вернулся» и в последний момент передумала. Все-таки она до конца не уверена, вернулся ли он, и Алекс это понял.
Он всегда понимал ее не то что с полуслова, но и вообще без всяких слов.
…Она не верит тебе и правильно делает. Она сомневается в тебе, и так будет продолжаться еще долго, если не всегда.
Полгода назад ей бы и в голову не пришло сомневаться!
Ты сам этого хотел – свобода, свобода мерещилась тебе, какая-то неслыханная, небывалая!.. Ведь так не бывает, чтоб человек был свободен… как мустанг в степи или бабочка-капустница!
Ты же писатель! Почему ты не понял этого раньше – ну, хотя бы на один день? Если б понял, она сейчас не сомневалась бы в тебе.
Он еще раз поцеловал ее в висок вполне отеческим поцелуем, погладил по голове и отстранился.
Маня смотрела на него близорукими глазами, очень серьезно.
Он прятался, отворачивался, отводил взгляд. Не нужно, чтобы она видела его таким… слабым.