— Ну же, Майкл, — продолжал уговаривать Бен. — Подумай о себе, отдохни… Хотя бы попробуй.
— Я просто не могу, Бен.
— Ну тогда я просто не знаю, что тебе сказать. — Бен развел руками. — Посмотри на себя, Майкл, неужели тебе не все равно, что с тобой будет? Ты же просто убиваешь себя, и ради чего? — Голос Бена неожиданно набрал силу, так что его, наверное, было слышно даже в приемной, и Майкл чуть заметно поморщился. — Зачем ты делаешь это с собой, Майкл? Что толку, если ты загонишь себя в гроб работой — этим ты ее не вернешь. Ты жив, черт побери, тебе двадцать пять лет, но ты тратишь свою жизнь неизвестно на что. Ты стал совсем как твоя мать — готов костьми лечь ради своей драгоценной работы. На кой черт это тебе? Жить, есть, пить, спать и умереть ради своего треклятого бизнеса — неужели это все, что для тебя теперь существует? Неужели ты стал таким, Майкл? Я в это не верю! Я знаю, у тебя внутри живет совсем другой человек, и он мне нравится больше, но ты обращаешься с ним, как с паршивой собакой, и мне надоело на это смотреть. Я не дам тебе гробить себя. Послушайся моего совета — пошли эти бумаги к черту, выйди на улицу, вспомни, что ты еще не умер. Пригласи к себе домой эту свою секретаршу и займись с ней тем, чем мужчина должен заниматься с женщиной. Оторви же наконец свою задницу от этого кресла, Майкл! Неужели ты не слышишь, что на крышку гроба, в который ты добровольно себя заточил, уже сыплется земля? Но ведь еще не поздно, Майкл!..
Он осекся, потому что Майкл, привстав и перегнувшись через стол, смотрел на него с лютой ненавистью во взгляде. Кожа его стала еще белее, чем была, и на ней выступила испарина, губы злобно кривились и дрожали.
— Убирайся отсюда, пока я не убил тебя! Вон!!! Это был вопль раненого льва, и Бен невольно вскочил. Несколько секунд двое мужчин стояли друг против друга, потрясенные и напуганные тем, что каждый из них выслушал и почувствовал. Потом Майкл сел и провел ладонью по лбу.
— Извини, — проговорил он, пряча лицо в ладонях.
Он так и не взглянул больше на друга, и Бен, выждав немного, пожал плечами и на цыпочках вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Сказать ему было нечего.
Секретарша Майкла вопросительно покосилась на Бена, но промолчала. Должно быть, она слышала и его прочувствованную речь, и яростный вопль Майкла. Впрочем, его-то, наверное, слышал весь этаж.
Возвращаясь в свой кабинет, Бен встретил в коридоре Марион, но она была слишком занята разговором с Каллоуэем, а Бен был не в том настроении, чтобы обмениваться с ней обычными любезностями. Его буквально тошнило и от нее, и от того, что она спокойно смотрит на то, как Майкл буквально губит себя. Конечно, с ее точки зрения, это было только полезно — полезно для бизнеса, для корпорации, для династии… И именно от этого Бена Эйвери и тошнило.
В тот день он ушел с работы только в половине седьмого, но, остановившись на улице и задрав голову, Бен увидел, что в кабинете Майкла все еще горит свет. И Бен знал, что свет этот будет гореть до одиннадцати, а то и до полуночи. Почему бы, собственно, нет? Что Майклу делать дома — в небольшой, но одинокой и пустой квартире, которую он снял месяца два тому назад?
Квартира эта находилась на Сентрал-Парк-Саут и расположением комнат напоминала дом Нэнси в Бостоне. Бен был уверен, что и Майкл это знал; быть может, поэтому он остановил свой выбор именно на этой квартире. Но потом что-то случилось. Искра интереса к жизни, которая на первых порах еще теплилась в Майкле, окончательно погасла, и он начал этот свой бесконечный рабочий марафон, который не мог привести ни к чему хорошему. Благоустроить свою новую квартиру у него уже не дошли руки, да он, как видно, не очень-то этого хотел, и она оставалась пустой, холодной и одинокой. Обстановку ее нельзя было даже назвать спартанской — скорее квартира напоминала тюремную камеру. Из мебели там были только два складных стула, кровать и нелепая настольная лампа, которая стояла на полу. Голые стены отзывались гулким эхом на каждый шаг, на каждое слово, и Бен даже не мог представить себе, каково Майклу возвращаться туда каждый день. Одно это могло свести с ума кого угодно.
Впрочем, Бен уже начал серьезно сомневаться в том, что Майкл обращает хоть какое-то внимание на то, что его окружает. Так, например, в начале июля Бен подарил Майклу три комнатных растения в горшках, причем нельзя было сказать, чтобы они были очень уж прихотливыми или требовали какого-то особенного ухода. Но к концу месяца все они пожелтели и высохли, а земля в горшках сделалась твердой, как камень. Несмотря на это, все три горшка с мертвыми цветами продолжали красоваться на подоконнике в гостиной, прекрасно сочетаясь с горбатой черной лампой и нагоняя своим видом еще большую тоску.
Бен видел все это, и сердце у него сжималось от боли и беспокойства, но он не знал, что здесь можно сделать. Наверное, этого не знал никто, кроме Нэнси, но она была мертва. Неужели и Майкл хочет последовать за ней в вечную тьму?..
При мысли о Нэнси Бен почувствовал в сердце почти физическую боль, подобную той, что пронзала его сломанную ногу, когда он пытался встать слишком резко. К счастью, Бен был молод — сломанные кости срослись быстро, и ему оставалось только надеяться, что молодость поможет и Майклу. Впрочем, Бен знал, что душевные раны не заживают порой годами и десятилетиями, а то, что Майкл измучен и изранен, его друг понимал очень хорошо. Майкл храбрился, пытался выглядеть беззаботным, но глаза выдавали его затаенную боль. Или лицо в конце рабочего дня… Или бескровные, плотно сжатые губы, которые начинали жалко дрожать каждый раз, когда Майкл терял над собой власть и позволял взгляду унестись куда-то за окно, в бесконечное и пустое пространство, пронизанное яркими лучами летнего солнца.
— Ну что, юная леди, разве я не сдержал своего обещания? По-моему, из ваших окон открывается вид на сто тысяч долларов…
Питер Грегсон и Нэнси, сидевшие на балконе ее новой квартиры, обменялись улыбками. Лицо Нэнси все еще было забинтовано, но глаза, смотревшие сквозь щелочки в повязке, смеялись. Руки ее теперь были свободны. Правда, они выглядели несколько по-другому, но они сохранили свою изящную форму и были подвижны и легки.
С того места, где они сидели, была прекрасно видна вся бухта: мост Золотые Ворота находился слева, Алькатрас лежал справа, а прямо виднелся округ Марин. С другого конца вытянутого вдоль всего фасада балкона открывался красивый вид на восточную и южную часть города. Подобное расположение дома позволяло Нэнси любоваться в равной степени и восходами, и закатами, и она порой просиживала здесь целыми днями, благо с тех пор, как Питер снял для нее эту квартиру, погода была ясной и теплой.
— Ты меня совершенно избалуешь, Питер, — ответила Нэнси, с наслаждением потягиваясь.
— Ты этого заслуживаешь, — ответил он серьезно. — Кстати, хорошо, что напомнила… Я тебе кое-что принес.
Нэнси выпрямилась в кресле и радостно захлопала в ладоши, словно маленькая девочка в ожидании подарка. Питер никогда не приходил к ней с пустыми руками. Это мог быть цветок, новый журнал, книга, смешная шляпка, прелестный платок из полупрозрачного газа или пара деревянных браслетов — вроде тех, которые Питер подарил ей после того, как закончил работу над ее руками. Эти небольшие знаки внимания были очень дороги Нэнси.