– Ты, значит, к Митрохиным пожаловал? Николая, что ли, дружок?
Кочкину стало стыдно: до чего же не хотелось обманывать эту милую бабусю, но иначе он поступить не мог.
– Нет, я по поводу покупки квартиры…
– Неужто Аркадьевна съезжать собралась? – удивилась старушка. Достала прозрачную литровую банку, наполненную белым колотым сахаром, и добавила: – Будем шамкать вприкуску.
– Я с Митрохиными не знаком, – пожал плечом Максим Григорьевич, – в агентстве адрес дали, пришел квартиру посмотреть, а их и нет. В агентстве сказали, что они договорились и меня ждать будут… Может, оно и к лучшему… Очень боюсь свои сбережения потерять, вы не подскажете, они люди-то порядочные?
Максим Григорьевич не боялся идти на такую уловку: даже если соседка расскажет Татьяне Аркадьевне о госте, то та ничего узнать не сможет и с Олесей уж точно это не свяжет. Пока не ясно, заинтересована она в ее смерти или нет, но лучше все же перестраховаться.
– Николай парень нормальный, а мать его… По мне, так чудная она, как с мужем развелась, так и заскучала. – Макаровна поставила перед Кочкиным широкую низкую чашку, из которой поднимался ароматный пар. – Пей, милок, смородиновый, сама листья сушила, урожай прошлого года.
– А что значит – чудная? – поблагодарив, спросил Максим Григорьевич.
– Комплексует, – важно ответила Макаровна и села напротив. Взяла из корзиночки баранку и с хрустом ее разгрызла. – Мужа ей охота, чтоб, значит, все как у всех. Не понимаю я этой рабской философии, я вот четырех любовников пережила и чувствую себя прекрасно. Ты, кстати, что сегодня вечером делаешь? – бабуленция стрельнула серыми глазами и, оценив реакцию гостя – легкий шок, опять добавила: – Шучу.
Максим Григорьевич отхлебнул чая. Макаровна ему нравилась все больше и больше.
– У нее, наверное, бурная личная жизнь и приходит она поздно? Не знаю даже, когда теперь лучше подъехать… Надо бы мне самому с ней договориться по телефону…
– Да какая бурная жизнь! – воскликнула старушка, сверкнув золотым зубом. – Прохор с первого этажа из четвертой квартиры – дряхлый башмачник и алкоголик, вот и вся ее личная жизнь.
– Почему башмачник?
– Набойки на туфли делает всему подъезду, на это и живет. А в свободное от работы время крепко дружит с водкой и другими совершенно невкусными алкогольными напитками, то ли дело ликерчик, – Макаровна мечтательно подняла глаза к потолку и вновь захрустела баранкой. – И вкус, и польза.
– А какая же польза от ликера? – улыбнулся Максим Григорьевич.
– Очень даже большая. Всегда можно списать свои грешки с мужчинами на легкое опьянение, и наутро голова не болит. Хотя что это я… Вам, молодой человек, еще рано знать подобные вещи, – она подмигнула и мило хихикнула.
Кочкин хихикнул ей в ответ.
– Любви меж ними никакой и нет, – продолжила Макаровна делиться своими знаниями. – Отчасти она его даже стыдится, наблюдала я однажды, как она его тихонько пилила на углу булочной. Оно и понятно – кого же мужик пьющий устроит, мне вот такого добра вообще не надо, – она расправила рюшки на одном из рукавов цветастого халатика и покачала головой, – нет, пьющие мужики – это одна погибель, дурно пахнут и ничего не могут.
Повздыхав и поблагодарив еще раз за чай, Максим Григорьевич с сожалением простился с Макаровной. Он решил немедленно переговорить с Прохором, и хотя алкоголизм он не приветствовал, но все же направился к ближайшему магазину – любовника Митрохиной надо было задобрить и разговорить. Прикупив селедки, хлеба, огурцов и кольцо колбасы, он замер перед прилавком, заставленным всевозможной выпивкой. Выбор пал на пиво и искрящуюся бутылку водки под многообещающим названием «Болтушка». Он уже подошел к подъезду, когда раздался столь долгожданный телефонный звонок.
Славка Поляков неторопливо выложил все, что ему удалось узнать. Митрохин приехал в Америку по зову брата, который к тому времени обзавелся небольшим кафе и собственным домом с аккуратно подстриженным газоном. Средний достаток и место проживания были гарантированы. Брат умер год назад от рака, женат он не был, так что полноправным владельцем нажитого имущества стал именно Митрохин. Приятель Полякова душевно поболтал с официанткой кафе, и та поведала, что хозяин находится в больнице и вроде бы дни его сочтены. Делами занимается нанятый несколько месяцев назад управляющий – все жутко переживают и все же надеются на выздоровление Митрохина, так как «человек он хороший и другого хозяина им не надо».
Максим Григорьевич горячо поблагодарил Полякова, немного поболтал по пустякам, осведомился, не собирается ли он заскочить в Москву и, огорченный, что в ближайшее время свидеться не придется, попрощался.
В носу у Максима Григорьевича защекотало, а это было всегда верным признаком скорой удачи. Уж не наследством ли попахивает это затянувшееся расследование? Дмитрий Васильевич Митрохин находится при смерти, далеко не миллионер, конечно, но есть что оставить наследникам. Не зря Татьяна Аркадьевна заинтересовалась его жилплощадью, засуетилась, забегала. К Прохору, надо срочно идти к Прохору… Бутылки в пакете Кочкина звякнули, подтверждая правильность его размышлений.
Цифра «четыре» висела вверх тормашками, по всей видимости, один из винтиков, некогда державший указатель номера квартиры, покинул место своего обитания, а желающих исправить ситуацию не оказалось. Дверь была приоткрыта, и до слуха доносился непрерывный стук – башмачник Прохор работал не покладая рук.
– Добрый день, – поприветствовал Максим Григорьевич лысоватого мужчину с трехдневной щетиной на щеках.
– Здорово, проходи, – радушно кивнул на продавленный диван дружок Татьяны Аркадьевны. – Каблук, что ли, отвалился? Скидывай ботинок и учти, что срочная работа идет по двойному тарифу.
В этот момент бутылки в пакете еще раз звякнули, и выражение лица Прохора заметно изменилось: скука и равнодушие растаяли без следа, пропуская вперед заинтересованность и даже уважение к гостю. Он отложил в сторону сапог и молоток, торопливо застегнул синюю клетчатую рубаху, закатал рукава, поскреб ногтями острый подбородок, хлопнул ладонями по протертым, местами рваным джинсам и улыбнулся.
– Живой водицы, что ли, принес? – спросил Прохор, облизываясь. – Так чего тянешь, выкладывай.
Если сначала Максиму Григорьевичу показалось, что перед ним мужчина лет шестидесяти, то сейчас, когда от неуемной радости морщины на лице Прохора разгладились, он уже дал ему значительно меньше – лет пятьдесят. Кочкин выложил покупки на поцарапанный светлый стол и тут же смутился своей предприимчивости.
– Молодец, мужик, – хлопнул его по плечу Прохор и засуетился по хозяйству. Достал из ящика мутные низкие рюмки, заботливо протер их полотенцем и поставил на стол. Далее нарезал колбасу и веером разложил огурцы на обитой с одного края тарелке.
Наблюдая за его приготовлениями, Максим Григорьевич пытался понять, чем же попахивающий перегаром башмачник привлек Татьяну Аркадьевну, и не мог – слишком уж они разные.