– Какие двери и окна были открыты в ту ночь? – продолжал задавать вопросы Максим.
– Это надо спросить у Екатерины Петровны, – косо поглядывая на меня, ответил Воронцов.
– На первом этаже было открыто окно в гостиной, а на втором – то, что напротив комнаты Евгения Романовича, – вмешалась я.
Пусть меня уже о чем-нибудь спросят!
Максим благодарно кивнул в мою сторону, а Воронцов опять показал на дверь. Я победно предъявила ему графин с водой и стала усердно поливать дохлый кактус на подоконнике. Мне кажется, Виктор Иванович тяжело вздохнул. Я вообще заметила, что у него на меня всегда две реакции – либо он вздыхает, либо улыбается.
Евгений Романович втиснул свое тело в кресло и многозначительно спросил:
– А можем ли мы надеяться, Максим Сергеевич, на вашу компетентность? Вы в состоянии найти пропажу?
Максим усмехнулся, подошел к столику, включил светильник и, направив его в лицо наглому противнику, спросил:
– У вас алиби-то есть, голубчик?
Вот за что я люблю частных детективов, так это за грамотный подход к делу!
Алиби у Евгения Романовича не было.
– Давай рассказывай, – потребовал Воронцов.
Я сидела на диване, справа в кресле устроился Максим, слева за столом – Виктор Иванович. Я ошибаюсь, или это перекрестный допрос? Было бы куда лучше, если бы они во мне видели союзника, для них уж точно лучше.
– Что именно вас интересует? – захлопала я ресницами сорок второго размера.
Про Осикова я им рассказывать не буду, не стоит...
– Для начала алиби, – улыбнулся Максим.
– Ночью я, как назло, спала одна. Весь вечер бродила по окрестностям, но так никого и не подцепила, неудачный вечерок, скажу я вам.
Поправив челку, я закинула ногу на ногу и сделала это так, будто нижняя половина моего тела является частью ветряной мельницы. Давайте, мальчики, начинайте скрипеть на меня зубами.
– Всю ночь ты провела в своей комнате? – уточнил Максим.
– Да, последнее время приступы клаустрофобии стали реже, и я могу себе это позволить.
– Ты что-нибудь слышала ночью: шорохи, голоса, странные звуки? Замечала ли ты что-нибудь подозрительное в течение вчерашнего дня?
– Нет, – я замотала головой.
Ах, Осиков, скажите мне спасибо, сейчас я спасла вашу округлость от очередного тюремного заключения.
– Что ты можешь сказать о садовнике?
– Юрий Семенович – милый человек.
Максим улыбнулся и сказал:
– Екатерина Петровна характеризует его несколько иначе.
– Она выжила из ума, давайте будем снисходительны к бедной женщине, – глаза мои при этих словах наполнились скорбью и сочувствием по всем несчастным и заблудшим.
– Она требовательная женщина, и для тебя общение с ней только на пользу, – заулыбался Воронцов.
– Вы тоже заметили, что я стала чище и добрее с тех пор, как стала жить и работать здесь? Вот и мама мне так говорит.
– Это правда, что сразу, после того как обнаружилась пропажа колье, ты ушла к рыбацкому поселку? – поинтересовался Воронцов.
– Это ваша любимая Екатерина Петровна сообщила? – спросила я.
– Здесь вопросы задаешь не ты, – опять же улыбнулся Воронцов.
– Ах, извините, я совсем забыла эту фразу: «Здесь вопросы задаю я!» Да, ходила навестить маменьку, я же хорошая дочь, а не черствая горбушка. Еще спросите, а не вынесла ли я таким образом колье с территории вашего роскошного особняка?
– А не вынесла ли ты таким образом колье? – повторил Максим. В его глазах запрыгали искорки смеха.
– Нет, я, знаете ли, предпочитаю бижутерию – такие пластиковые колечки в уши и браслетики из нержавейки на руки. Спросите меня лучше, что я думаю о Екатерине Петровне.
– Не спрашивай, это на три часа, – предупредил Воронцов своего друга.
– Ну и? – не удержался Максим.
Вот она – минута безграничного счастья. Так что же я думаю об этой замечательной особе маленького роста, наделенной изумительным характером?
– Все сказочные персонажи со знаком минус написаны с нее, все фурии, существующие в воображении художников, – ее автопортреты, каждая клякса на бумаге – это ее профиль, ее голос – это железо, ползущее по стеклу, ее мысли – это одинокие пчелы, заблудившиеся в лесу, ее руки – это вечный поиск шершавой поверхности, ее глаза – это трясина, в которой умирают даже мухоморы...
– Я предупреждал тебя, – сочувственно сказал Воронцов, обращаясь к Максиму.
– У нее нет желаний, нет безграничности воображения, только четкие линии, наталкивающиеся на стену. Птицы пролетают мимо ее души, даже не останавливаясь для привала, зато мокрые опята, питающиеся безвкусными, умирающими деревьями, гроздьями свисают...
– Стоп! – не выдержал Воронцов.
Ну вот, прервал на самом интересном.
– Ты где такую горничную нашел? – смеясь, спросил Максим.
– Бог послал, – пожал плечами самый замечательный мужчина на свете.
– Давай про Евгения Романовича, что там у тебя на него есть?
– Даже рассказывать лень про такую масляную личность, – я сморщила нос, выказывая безграничное пренебрежение, и добавила: – гаденький субъект, таскает деньги у своей любовницы, то есть у Галины Ивановны.
– Что значит – таскает деньги? – удивился Воронцов.
– Да увидела тут случайно, как он шарил по ее вещам. Успокоился, только когда нашел деньги, оставил их себе и, по всей видимости, испытал при этом неземное блаженство.
Воронцов вскочил из-за стола.
– Ты хочешь сказать, что этот... еще и крадет деньги у моей сестры?!
– Ага, может, и колье он стащил, – подтвердила я, поудобнее располагаясь на диване.
Воронцов с Максимом обменялись быстрыми взглядами, я же ехидно улыбнулась. Далее Максим попросил меня рассказать, кого я знаю из туристов, проживающих у реки, немного поспрашивал про девчонок и глубоко задумался. И почему он задумался, вроде ничего интересного я не сообщила.
– Ты знала, что в доме хранится колье?
– Нет, – пожала я плечами.
– А ты знала, что у Галины Ивановны есть такое колье? – продолжил Максим.
Прикинув, что вранье в этом вопросе впоследствии может меня подвести, я призналась:
– Да, знала.
– Откуда? – поинтересовался Виктор Иванович.
– Так в газетах же писали.
Он смотрел мне в глаза, я терпеливо не отводила взгляд. Максим наблюдал за нами и молчал.
– Больше ничего не хочешь мне сказать? – тихо спросил Воронцов.