– Надя калека? – испугалась Люба.
– Бог с вами, конечно нет, – замахала руками врач, – ребенок передвигается нормально. Но ей навряд ли удастся стать балериной, фигуристкой или канатоходкой. Все виды деятельности, где на пальцы ног приходится большая нагрузка, девочке противопоказаны. И с огромной долей вероятности, у нее будут часто болеть ноги от каблуков или узкой обуви. Дефект этот генетический. У кого-то из вашей семьи тоже нет второго сустава.
Любаша посмотрела на Надюшу и сразу все поняла. Алексей Бутров предпочитал носить один вид ботинок – замшевые мокасины. Как-то раз Любочка упрекнула его:
– Алексей, к строгому костюму, черному, с белой рубашкой, требуются кожаные туфли, а не растоптанные тапки.
Бутров смущенно улыбнулся:
– И у меня, и у моей мамы на одном из пальцев левой ноги отсутствует сустав. Вроде ерунда, но в тесной обуви стопу ломит от боли. А мама не может носить шпильки.
Слегка прибитая этим открытием, Люба вернулась домой. Она ничего не рассказала ни Ивану, ни свекрови, ни своей матери. С той поры она стала покупать Надюше туфельки на размер больше: не хотела, чтобы девочка жаловалась на боль. Через пару месяцев Люба, зайдя в гости к Гале, пошла помыть руки, вытащила из расчески, валявшейся на раковине, несколько волосков Алексея Николаевича и отправилась с ними и мазком из Надиного рта в лабораторию. Результат подтвердил ее подозрения – Надежда родная дочь Бутрова.
Люба выкинула результат анализа и постаралась забыть о том, что выяснила. Тогда уже страсть к Алексею Николаевичу угасла, а отношения с мужем из ровных начали перерастать в любовные. У них появился сын Сережа, роман с профессором подернулся дымкой воспоминаний. Галя являлась лучшей подругой Добровой, Бутров помогал бывшей любовнице завоевать авторитет в научном мире. Кому нужна правда? Она разобьет две семьи, сделает несчастным Сережу, нанесет психологическую травму Наде. Любаша предпочла сохранить статус-кво.
Доброва замолчала, схватила со стола вазочку с салфетками, вытряхнула из нее парочку и воскликнула:
– Надеюсь, теперь понятно, почему я отказываюсь сдавать костный мозг?
– Нет, – ответила я.
Люба смахнула салфетки на пол.
– Ваня в качестве донора не подошел, и понятно почему, он не родной отец Нади. А я, вот горе, не гожусь для дочери. С Сережей наш костный мозг совпал идеально, но мальчик все равно умер. А в случае с Надей я бесполезна. Да, как правило, мать самый подходящий донор для своего ребенка, но в нашем случае такое правило не сработало. Помнишь, ты говорила про рождение нового малыша? Что его донорство может спасти Надю?
Я молча кивнула, Люба нагнулась, собрала с пола салфетки, сложила их аккуратной стопкой на краю стола и посмотрела на меня:
– Поняла?
Я снова кивнула. Конечно, бесполезно рожать от Ивана, надо заводить младенца от Алексея Николаевича.
Доброва опустила голову на сложенные руки.
– Я попалась, как мышь в западню. Выхода нет.
– Если судьба захлопнула дверь, ищи открытую форточку, – сурово сказала я. – Немедленно отправляйся к Бутрову.
– Зачем? – тоскливым голосом произнесла Люба.
– Ты дура? – вскипела я. – Он может стать идеальным донором для Нади.
– Нет, – мрачно сказала Люба. – Алексей Николаевич не подходит!
– Он ходил в лабораторию? – налетела я на Любу. – Не нервничай, мы все уладим, поговорим с врачами, они скажут Ивану, что костный мозг изъят у матери. Ты ляжешь в клинику на глазах у мужа, Бутрова доставят в больницу тайком. Всю организацию я возьму на себя. Ну? Почему ты не рада? Скорей звони профессору.
Доброва вытащила из сумки блистер, выщелкнула из фольги таблетку, проглотила ее и прошептала:
– У Алексея Николаевича онкология. Сейчас он проходит химиотерапию. О каком костном мозге может идти речь? Единственная надежда, что дочке подыщут постороннего донора, но пока его нет. Может, ее состояние улучшится после курса нового лекарства и Надюша выживет? Один Господь знает, что произойдет. Остается только молиться.
Я уставилась на собеседницу.
– Ты уже сдавала анализ. Правильно?
– Да, – прошептала Люба, – тайком, в частной лаборатории.
Я уцепилась за последнюю надежду:
– Там не могли ошибиться?
Доброва криво усмехнулась:
– Нет.
– И ты не хочешь рассказывать Ивану правду, – протянула я, – поэтому не спешишь в больницу!
Люба облокотилась о стол:
– Правду? Какую? Что молодая девушка, неопытная глупышка, влюбилась в профессора, родила от него ребенка и думала, что ученый – ее вечный Ромео? Бутров только мой друг. Иногда гляну на него и поежусь: неужели я могла страстно обнимать его в постели? Чужой, некрасивый, старый! А Ваня! Он лучше всех! Зачем выкапывать скелеты? Надя зовет Ивана папой, она для мужа – родная кровиночка. Будь у Бутрова малейшая возможность сдать костный мозг, я, может, решилась бы… Но в ситуации, когда он сам умирает, это крайне жестоко. Ты сможешь прийти к нему и сказать: «Алексей! Надя твоя дочь, ты имеешь ребенка, о котором мечтал всю свою жизнь, но девочка умрет, потому что ей не могут найти донора. Твой костный мозг после воздействия лучевой терапии и химии бесполезен». Ну, произнесешь это, глядя в глаза умирающему?
Мне стало не по себе.
– То-то, – резюмировала Люба, – и я не могу потерять Ваню.
Я сказала:
– Ты избрала странный путь привязать к себе мужа. Он поражен твоим поведением. Пойди на анализ, ничего страшного не случится, врачи признают, что в редких случаях оба родителя не годятся для изъятия трансплантата. Зато Иван перестанет мучить себя вопросом, почему ты не желаешь помочь дочке!
Доброва потерла виски.
– Ты не понимаешь! Когда заболел Сережа, мы с Ваней перечитали гору литературы, постоянно общались с родичами других больных детей, превратились почти в специалистов по лейкозу. Иван и сейчас роется в научных публикациях. Он мне показал стенограмму конгресса американских онкологов. Ученые доказали: если в семье есть дети, рожденные с минимальным промежутком, и один из них, заболев лейкозом, получил от родителя костный мозг, то этот отец или мать являются идеальными донорами и для второго малыша. Если, конечно, другой ребенок абсолютно родной по крови первому. Сережа родился очень скоро после сестры. Ваня обо всем догадается.
Доброва прикрыла глаза рукой.
– Я отчаянно пытаюсь спасти семью. Сказала Ване: «Мне было так плохо после первой сдачи костного мозга, что я теряю сознание при одной мысли о повторной процедуре. Давай, пока Наде прокалывают новое лекарство, не будем спешить». Я пыталась выиграть время.
– Позиция страуса, – прокомментировала я, – а если фармакология окажется бессильна?