— Об этом я и собираюсь с вами поговорить…
По телефону Агранов дозвонился Троцкому только через час.
— Успешно ли прошла ваша встреча с коллегией, Лев Давыдович? — спросил он с некоторой развязностью.
— Достаточно успешно. Думаю, ваши подозрения подтверждаются, товарищ Агранов.
Что-то в тоне Троцкого Якову не понравилось. Не готовится ли теперь ловушка и ему?
— Тогда, если позволите, я начну осуществление нашего плана. — И в нескольких словах Агранов передал то, что узнал из допроса Аболиньша. Не так много фактического материала, но позволяет сделать определенные выводы о целях заговорщиков. Имелась серьезная опасность, что их разговор подслушивается. В те годы это могла сделать любая телефонная барышня и, если она состояла на службе, тут же передать своему начальству. Успокаивало, что большинство сексоток проходили по линии секретно-политического отдела и информация прежде всего попала бы к Вадиму. А Агранов собирался действовать быстро.
— Прикажите Муралову и Мессингу (начальник МЧК) немедленно перекрыть весь город военными и милицейскими патрулями, беспощадно, вплоть до расстрелов на месте, пресекать любые политические и уголовные беспорядки, очистить улицы от бездельников и любопытных. — Он взглянул на часы. — С семи вечера осуществлять фактический режим комендантского часа. А я с теми бойцами, что ждут меня у Манежа, прямо сейчас займу Лубянку. Через два часа вы будете иметь абсолютно убедительные доказательства…
Троцкий какое-то время раздумывал. В предложении Агранова была политическая целесообразность. Полезно, взяв всю полноту власти, избавиться от наиболее сильных и одиозных фигур прежнего режима, от руководителей тайной полиции, во всяком случае. Заменить их своими, абсолютно надежными людьми. Кстати, вся грязная работа за три года уже сделана. Теперь следует создать новый, цивилизованный аппарат, привлечь туда, как раньше в армию, специалистов царской жандармерии и полиции, криминалистов и правоведов. А сам Агранов? Пусть потрудится. Он знает все тайные пружины. Когда потребуется, найдем управу и на него.
— Действуйте, товарищ Агранов. Только доказательства и улики должны быть впечатляющи. А то знаю я ваши методы…
— Можете быть спокойны, Лев Давыдович. Об одном попрошу: с войсковыми частями мне договариваться нет возможности, так вы сами передайте, пожалуйста, через начальника гарнизона всем включенным в операцию, чтобы недоразумений не случилось, что мои люди будут иметь опознавательный знак — белую повязку на рукаве.
…Распределили обязанности. Левашов, как всегда, оставался на месте для обеспечения взаимодействия и связи. Лариса — с ним. Просто из чувства приличия, хотя ей и хотелось самой поучаствовать в боевых действиях, она приобрела к ним определенный вкус. Недогуляла, получается, в молодости, подумал Шульгин, недодралась и недовоевала, а уж с кем и как — неважно. Такие девчонки, как она, ну не такие, помладше лет на десять, еще на исходе пятидесятых лихо стреляли из рогаток по лампочкам и по воробьям, дрались не хуже пацанов, если приходилось, а потом как-то совершенно неожиданно сошли на нет. Словно их и не было на свете.
Басманову досталось с двумя десятками рейнджеров прикрывать подходы к Лубянке и, если что, сковывать неприятеля боем до последнего… Своего или чужого. Что-то сегодня Сашке в голову лезли совершенно никчемные мысли. Хорошо, что он их оставлял при себе, вслух не произносил, не желая удивлять и деморализовывать товарищей.
Агранов должен был теми двумя ротами, которые, как он надеялся, продолжали ждать его у Манежа, оцепить здание ВЧК и обеспечить свободный проход туда Шульгина и Рудникова с ударной группой. А внутри их ждал Вадим Самойлов со своими сотрудниками. Тогда и произойдут все прочие запланированные и согласованные мероприятия.
Снег на улице пошел густо, грязные булыжные мостовые на глазах покрывались мягким пушистым ковром. От него стало светлее, хотя лампочки под жестяными абажурами висели редко, не освещая улицу, а только обозначая ее направление. Усиливающийся ветер раскачивал их, завихрял внутри желтых электрических конусов вереницы снежинок, по стенам затихших в предвидении новых исторических потрясений домов метались исковерканные тени.
Мураловские роты оказались на месте. Не зная, чего и сколько им тут ждать, бойцы по усвоенной в годы гражданской войны привычке развели костры из добытых на развалинах охотнорядских ларьков и лабазов дров, разбились вокруг высоких жарких огней повзводно и поотделенно, грелись, составив винтовки в козлы.
Четыреста с лишним человек при шести пулеметах. Одну роту Агранов повел переулком через Большую Дмитровку и Кузнецкий Мост, чтобы выйти к Лубянке с тыла, а вторую возглавил сам Шульгин. Мимо старого здания университета, мимо совсем такого, как и в прошлой жизни, «Националя», а потом мимо невзрачных двухэтажных зданий, ничем не напоминающих титанический Госплан и гостиницу «Москва». Только старый, сломанный лет двадцать назад «Гранд-отель» стоял на месте. Сашка шел рядом с Кирсановым, сдерживая желание рассказать бывшему жандарму, как красиво здесь вокруг было (или будет?), вместо того, чтобы готовиться к предстоящему, отмечал, как странно вдруг выделяются привычные, сохранившие свой облик до конца века дома вроде ЦУМа (здешнего Мюра и Мерилиза) на фоне совсем чуждой, как бы и не московской вообще застройки.
Капитан заговорил первым:
— Удивительно мне, Александр Иванович. Вот идем мы сейчас туда, не знаю, в какой по номеру круг большевистского ада. Столько я об этом вертепе слышал и размышлял, уверен был, что если и судьба там оказаться, то только в единственном качестве. Так, как сейчас, — не мечтал. Но чем ближе подходим, тем сильнее у меня чувство, что я там, внутри, раньше бывал…
— Почему же не мечтали? — перебил его Шульгин. — Не уверены были в победе, значит? А когда Деникин Орел взял, а Колчак — Казань и Самару?
— Как хотите — не верил. Я своим ощущениям больше доверяю, не было у меня предчувствия близкой победы. И сам дожить не надеялся. И вдруг у меня такое странное состояние… Будто вспоминается что-то… Словно здесь, где мы идем, — широкий такой проспект, залитый ослепительным светом, я по нему еду… Нет, меня везут в длинном автомобиле, потом ведут по лестнице, по длинному-длинному коридору, и с обеих сторон двери, сотни дверей, обитых кожей… Из них то и дело появляются люди, смотрят на меня… Прямо какое-то раздвоение личности. После контузии, что ли?
Шульгин почти и не удивился. Спросил только:
— Отчетливо видите? А если сосредоточиться, не вспомните, как они одеты? Те люди?
Кирсанов послушно прикрыл глаза и сразу споткнулся на выбоине в булыжной мостовой. С губ его привычно сорвалось короткое матерное слово.
— Пропала картинка! А вроде как начал различать… Похоже, обычная военная форма, без погон, на воротнике значки какие-то…
— Я на врача в свое время учился, медицине такие явления известны. Конфабуляция называется, ложные воспоминания то есть. Нормальный сон, только наяву… Ничего страшного, Павел Васильевич, выспаться хорошенько — всего и делов. Ну, валерьяночки еще прописать можно…