Так он и заявил, осторожно подбирая выражения.
Молотов возразил, что оснований к такому перераспределению ответственности вроде бы не имеется, хотя о целесообразности еще можно и подумать. Да и сам Шестаков наверняка будет спорить. Претензий как раз к его сфере ответственности нет.
— Ну, это как сказать, — усмехнулся Ежов.
— Вот и поговорите, — ответил Молотов. — Сумеете прийти к соглашению, я лично противодействовать не стану. Обдумаем, может, и на самом деле так лучше, лишь бы дело не пострадало.
Сталин слушал их разговор молча, только в конце усмехнулся и вроде бы утвердительно кивнул.
Теперь же вдруг выяснилось, что высокие договаривающиеся стороны с самого начала понимали друг друга неправильно.
Сталин, когда Молотов вошел, не стал темнить, а спросил в лоб:
— Ты зачем, меня не спросясь, Шестакова Ежову сдал?
— Я? Сдал? Когда? О чем ты, Коба?
— Да вот Ежов мне сказал, что после того вашего разговора насчет испанских дел ты ему разрешил Шестакова арестовать. А Вышинский под это дело санкцию подмахнул. Вы что, настолько о себе возомнили, что без согласия Политбюро членов ЦК и депутатов Верховного Совета хватать начали? А завтра меня арестуете?
Молотов, застигнутый врасплох хорошо срежиссированной вспышкой сталинского гнева, в отличие от Ежова не позеленел, а покраснел.
— О чем ты говоришь, Коба, да я ни сном ни духом… Ну, был вполне рабочий разговор, и ты при нем присутствовал… А больше и не возникала эта тема. Шестакова я три дня назад видел. А вчера он должен был после обеда на заседании правительства докладывать, но передали — заболел…
Старый друг Вячеслав, единственный оставшийся в живых соратник, кто говорил ему «ты», не врал. Он вообще не умел врать Сталину.
На самом деле, поглощенный более важными, на его взгляд, делами, отнесся к ситуации просто как к очередной ведомственной склоке, ему и в голову не пришло, что слова Ежова «как сказать» следовало трактовать не в смысле — «в каких выражениях изложить идею», а просто как сомнение в том, что Шестаков осмелится спорить с ним, не просто всесильным наркомом заплечных дел, но и секретарем ЦК.
— Я ч-честно, — как всегда, слегка заикаясь, говорил сейчас Вячеслав Михайлович, — и мысли не допускал, что он осмелится вот так, без санкции… Т-такие вещи мы всегда особым порядком обговаривали. Д-да и не было у нас никогда к Шестакову никаких претензий. Ни по деловым качествам, ни вообще…
— Орденом вон наградили, — поддакнул Сталин, — а теперь так некрасиво получилось… А Ежов сказал — ты ему дал санкцию…
— Д-да ч-что ты, Коба? — От возмущения Молотов стал заикаться сильнее. — Чтобы я сам, без тебя?!
— Это он, подлец, теперь так твои слова трактует, жопу свою хочет прикрыть. Мол, Предсовнаркома сказал — «поговорите», а я и велел его пригласить, да вот не уточнил — как. Ну а его сотруднички и рады стараться…
— А вдруг так оно все и было? Не такой же Николай дурак, на самом-то деле…
— Услужливый дурак опаснее врага, — не совсем к месту процитировал Сталин. Он-то сразу, еще при том разговоре двухнедельной давности, догадался о планах Ежова. Не ожидал, правда, что так грубо все будет сделано. Думал, что будет спор, может быть, даже скандал с апелляцией к нему лично, а он тогда посмотрит, кто убедительнее будет отстаивать интересы своего ведомства, а потом и примет решение. Политическое. А то и оргвыводы сделает. Шестаков ему давно нравился, а Ежов, признаться, уже надоел…
Однако получилось еще интереснее. Давненько не случалось в правительстве таких пассажей.
Со свойственным ему юмором и собственными комментариями Сталин пересказал Молотову суть событий, последовавших за «приглашением» Шестакова к Ежову.
— Да неужели? — всплеснул руками от полноты чувств Молотов, с ходу уловивший настроение Вождя. — Ну, учудил Григорий. А казался таким тихим, флегматичным даже.
— Довели человека, понимаешь. Что же нам теперь, наказывать его за эту необходимую оборону?
— Можно и не наказывать, — сказал после тщательного, с наморщиванием лба, раздумья Молотов. — Можно и похвалить. За полезный урок нашим органам. Зазнались, заелись, жиром заросли. Вчетвером одного арестовать не сумели. А вдруг с настоящими бандитами схватиться бы пришлось? Защитнички.
На этом деле большую воспитательную работу можно развернуть, не называя имен, конечно. А его разве уже поймали?
— Еще нет. Но Николай заверил, что найдет. За три дня…
— Вот пусть и ищет. А мы посмотрим на его таланты. Нет, какой действительно дурак!..
— А теперь по делу мне ответь, — как обычно, резко сменил и тон, и тему разговора Сталин. — Сколько там тех денег, из-за которых весь сыр-бор разгорелся? Ежова же они прежде всего интересуют, как я понимаю, а не вопросы престижа?
Память у Молотова была великолепная, и он ответил без задержки:
— Сейчас приблизительно пятнадцать миллионов долларов, размещены в нескольких французских, швейцарских, голландских банках. Плюс часть испанского золотого запаса, вывезенного накануне штурма Мадрида в Европу. Названия банков, номера счетов, суммы точно знает только Шестаков. Но отчеты о расходовании представлял регулярно, все, что было решено закупить для республиканцев за границей, то есть то, чем мы не располагаем или что долго и неудобно возить — оружие иностранных марок для интербригад, снаряжение не наших образцов, — все поступает согласно графиков. Испанские товарищи претензий не имеют.
— Но, может быть, действительно было бы правильнее, если бы НКВД и этими делами занимался? У них там все схвачено? Все равно ведь через их нелегалов приходится действовать?
— Вот я же и хотел, чтобы они между собой все обсудили по-хорошему, потом расчеты представили, доводы. Нелегалы-то нелегалы, но специалистов по финансам, технике, всяким там фрахтам, коносаментам, связям с промышленниками и таможнями у них достаточно? А у Шестакова уже все отлажено. Придется к каждому разведчику еще и консультанта приставлять. А потом — вдруг сбегут с деньгами? Мало нам Орлова, Кривицкого, кто еще там?
— Ну вот, Вячеслав! А говорил, в проблеме не разобрался. Во всем ты разбираешься, просто захотел Шестакова с Ежовым стравить и посмотреть, что получится. Разделяй и властвуй, да? Ты что у нас, Черчилль?
Сталин прошелся по кабинету от стены до стены, что-то неразборчивое бормоча под нос. Повернулся, ткнул в сторону Предсовнаркома трубкой:
— Хитер ты, а я хитрее.
— Да кто же спорит, Коба?! — прижал Молотов руки к груди.
— Ну ладно, иди отдыхай пока.
— Ну и какое ваше мнение, товарищ Лихарев? — Сталин посмотрел на Валентина с видом въедливого и склонного к ехидству экзаменатора, когда они снова остались одни.
— Да что ж — мое мнение? В нем ли дело? Я — как обычный фронтовой разведчик. Доставил командиру информацию, а какие на ее основании будут приниматься решения, нам интересоваться не по чину… — Он знал характер Хозяина досконально, чувствовал его настроение и иногда изображал из себя такого вот служаку-хитрована, не желавшего брать на себя больше положенного.