Подкрепленное, словно гербовой печатью, монетой с царским курносым профилем, содержание отпечатанных изящным шрифтом лазерного принтера листков чересчур уж сенсационным не было, но кривотолкам конец положило.
Прежде всего в них сообщалось, что линия фронта проходит сейчас от Ростова до Одессы через Курск. Взятие Москвы обещалось к исходу следующей недели. Экономическое и военное положение «Свободной России» было названо блестящим, что подтверждалось Указом Верховного правителя о восстановлении отмененного в четырнадцатом году размена на золото билетов Государственного банка и приравненных к ним денежных знаков правительства Юга России.
Врангель, сочувствуя бедственному положению москвичей, счел возможным накануне освобождения послать эту небольшую денежную помощь в надежде, что хоть какая-то ее часть дойдет до истинно нуждающихся. Для сведения остальных было сказано, что гарантируется поставка ста тысяч пудов продовольствия на следующий же день после установления в Москве надлежащего порядка, участвовать в чем призывалось все законопослушное и здравомыслящее население. Также было обещано немедленное возобновление свободной торговли без каких-либо налогов и сборов.
Особо обращаясь к служащему у большевиков офицерству, генерал-лейтенант Врангель гарантировал полную амнистию всем, кто с сего дня перестанет исполнять приказы кремлевских узурпаторов. Остальных ждал суд, скорый, но справедливый…
Неизвестно, какое число жителей Москвы в те дни искренне поддерживало большевиков, но вряд ли больше десяти-пятнадцати процентов. Если уж в пролетарском Петрограде то и дело вспыхивали волнения и забастовки, подавлявшиеся со всей возможной свирепостью, и совсем немного времени оставалось до Кронштадтского восстания, то мещанская и купеческая Москва тем более не имела оснований любить бессмысленно жестокую власть. Ее лишь терпели от безысходности, считая непреодолимым злом и божьим наказанием, надеясь, что рано или поздно она как-нибудь да исчезнет, а до того дня необходимо любой ценой выжить и перемочься. А вот теперь народ по-настоящему воспрянул духом. И многие, может быть, даже слишком многие начали готовиться к сведению счетов. Да ведь и было с кем. В воздухе ощутимо запахло Вандеей и чем-то вроде очередной Варфоломеевской ночи.
…Новиков снова, как совсем недавно, в девяносто первом году, шел через Сретенку, Большую Лубянку, Охотный ряд к Кремлю.
Во-первых, все равно нужно было скоротать время до темноты, во-вторых, пройти намеченные планом контрольные точки, да и просто немыслимо интересно вновь прогуляться по улицам родного города за три десятка лет до собственного рождения.
Погода неожиданно быстро начала меняться. Легкий облачный покров на глазах уплотнялся и темнел, опускаясь к самым шпилям кремлевских башен, вдоль улиц потянулись полосы тумана, первые порывы шквального ветра взметнули пыль на перекрестках. Похоже, бабьему лету приходил конец.
«Оно и к лучшему, – думал Новиков, оглядываясь по сторонам. – Туман, дождь, хотя бы и метель. Чем мерзее на улице, тем спокойнее».
Басманов, ссутулившись и засунув руки в карманы, шел метрах в двадцати сзади. Рудников настолько же впереди по другой стороне.
Оба в любую секунду готовы броситься на выручку. Огневой мощи даже их маленькой группы вполне достаточно, чтобы прорваться сквозь любой заслон. Но пока ничьего внимания они не привлекали. Да и с чего бы? Таких, как они, здесь тысячи и тысячи.
А таких ли? Андрей с самого утра начал присматриваться к московским жителям. И все более поражался. Подобных лиц он не видел ни в своей нормальной жизни, ни в сорок первом, ни только что во врангелевском Крыму. Конечно, в Севастополе, Ялте, Симферополе собрался сейчас цвет той, дореволюционной, России, и процент интеллигентных людей как бы не выше, чем при царе в центре Петербурга, но все же…
Нельзя сказать, чтобы Москву сплошь заполняли дегенераты, однако количество физиономий, не отмеченных даже намеком на интеллект, вгоняло в оторопь. Лишь постепенно он начал понимать, в чем тут дело.
Само собой, число людей не слишком умных и образованных здесь после трех лет гражданской войны и красного террора непомерно велико. Однако, если бродяга, нищий или босяк осознает свое место в обществе, соответственно одет и держится, его облик и воспринимается более-менее адекватно, без побочных эмоций. Но когда тысячи подобных типов одеты в военную форму или партикулярный костюм «ответработника», толпами ходят по улицам или разъезжают в автомобилях, произносят речи на митингах, а вдесятеро большее их число создает массовку, заняв экологическую нишу нормального обывателя, то картинка выходит пугающая.
Да и вот еще что – люди поумнее, недорезанные буржуи, купцы и интеллигенция в том числе, успели понять, что в целях мимикрии лучше не выделяться среди новых хозяев жизни, надели маски: кто тупой покорности – только что слюни изо рта не пускает, а кто безудержного, агрессивного люмпенского хамства. И еще многие, уже непроизвольно, приобрели постоянное выражение горестного недоумения – что, в конце концов, происходит и как жить дальше?
«Жаль, – думал Новиков, – что я не сообразил этого раньше, не приказал, как приказывают перейти на соответствующую форму одежды, сделать наиболее модные в этом сезоне морды и носить, не снимая. А то вон Басманов! И не брит, и одет, как безлошадный извозчик, однако… До первого патрульного физиономиста…»
Что касается остального – центр Москвы не слишком и удивлял. Грязновато, конечно, как на улице Горького после октябрьской демонстрации. Характер мусора, правда, другой. Здесь преобладает шелуха от семечек, конский навоз, махорочные окурки. Движение довольно оживленное. Непрерывными вереницами люди бредут от центра и к центру, грохочут телеги ломовиков, попадаются пролетки и фаэтоны начальников средних, рычат моторами и воняют выхлопами проносящиеся на бешеной тридцатикилометровой скорости автомобили начальников крупных, нещадно подпрыгивая на разбитых мостовых.
Разруха, конечно, наблюдается, запустение. Дома вокруг, шесть лет не видевшие ремонта, с посеченными еще во время ноябрьских боев семнадцатого года стенами. Витрины магазинов почти сплошь заколочены досками. Редкие трамваи чуть не разваливаются от набившихся внутрь и облепивших вагоны снаружи пассажиров. Трудно понять, зачем, рискуя жизнью, висеть на подножке или буфере, если в итоге скорость передвижения не превышает тех же пешеходных пяти верст в час.
Но всё это отличия, так сказать, ситуационные. А архитектурно большинство улиц, по которым шел Новиков, были вполне узнаваемы. Особенно Сретенка и Кузнецкий мост с прилегающими переулками. А вот Тверскую он сразу даже и не разглядел, чуть не проскочил с разгона. Такая же узкая, как соседняя Пушкинская, и знакомых домов раз-два и обчелся.
Впрочем, бог с ней, с архитектурой. Куда интереснее то, что сейчас происходит внутри домов, за стенами бесчисленных наркоматов, исполкомов, парткомов и прочих контор с дикими аббревиатурами вроде: «ГУКОСО при МОСО»! Не слабо.
А вот как там служилый народ себя ведет? О чем говорит и что испытывает? Интересно.