Теперь, возможно, все будет иначе. Он не читал пока что записных книжек Ильфа, который десятью годами позже напишет: «В такое утро хочется верить, что простокваша на самом деле вкуснее и полезнее белого хлебного вина», но ощущал нечто подобное.
Однако прошло десять или пятнадцать минут, солнце вынырнуло из-за деревьев Покровского бульвара, и очарование утренней зари исчезло, как туман над рекой. Загремели железные шины водовозных бочек, подъезжающих к фонтану посередине площади, донеслись снизу отчетливые матерные слова ломовиков, треньканье трамваев и гудки направляющихся во Второй Дом советов, Наркомат иностранных дел и ВЧК автомобилей.
Агранов затворил окно, задернул штору и лег на диван, укрывшись шинелью. Пусть все они как хотят, а у него болит голова. Пару часов еще можно поспать, позже видно будет.
…Трилиссера он сумел поймать только после обеда. Начальник иностранного отдела уставился на его повязку и отливающее багровой синевой подглазье с нескрываемой иронией. Но промолчал. Спросил ровным голосом:
– Успехи имеются? Или?
– Более чем. А у тебя? Сумел выйти на связь?
– О чем ты, Яков? Тебе нужно на пальцах объяснить, что даже самый быстрый курьер не обернется и за две недели?
– Ты думаешь, нам эти две недели дадут? А если белые перейдут в наступление завтра? Мы успеем нагнать твоего курьера в Ревеле? Или только в Лондоне?
Трилиссер встал и по длинной вытертой дорожке пошел к двери своего огромного кабинета. Во времена страхового общества «Россия» здесь был зал заседаний правления. Пятиметровой высоты потолки, ряд стрельчатых окон и два десятка стульев вдоль стола, в торце которого стояло кресло хозяина. Очевидно, он страдал клаустрофобией.
Резко открыв дверь, Трилиссер выглянул в приемную, сам себе кивнул удовлетворенно и вернулся на место.
Агранов наблюдал за его действиями с любопытством. У всех в этом доме с головой непорядок.
– Ты что-нибудь узнал? Действительно готовится генеральное наступление?
– А что, если да?
Не обратив внимания на нарочитую интонацию собеседника, Трилиссер ответил серьезно:
– Тогда нам нужно внушить Феликсу и через него Старику, что все обстоит еще хуже, чем на самом деле. Заставить их поверить, что эвакуация правительства экстренно необходима. Лучше всего – в Вологду. Надежные крепости-монастыри, недалеко до моря и не так наглядно, как Архангельск. В Москве оставить чисто военное командование и особую группу ВЧК. Во главе с одним из нас. Лучше всего – с Ягодой.
«Оказывается, – удивился Агранов, – Михаил уже тоже все продумал. И излагает свой план как решенное дело».
– Мы это сумеем, надеюсь, – сказал он. – Но какова цель?
– Уверен, что две-три недели мы город удержим. А к тому времени… Врангеля смогут убедить остановиться. Пусть даже под Тулой. Чего еще желать? Россия от Польши до Тихого океана – чересчур большая страна. На ней поместится штук двадцать Франций. А нам с тобой хватит одной-двух. И глупости про мировую революцию можно оставить Старику и Лейбе. Я, например, ничего не имею против, если Врангель возьмет себе все, что захочет – или что ему позволят, – оставив нам кусочек с Москвой, Петроградом и тем, что между, с выходом к Балтике и Белому морю. Вполне цивилизованный вариант…
– Умный ты, Михаил, только неужели думаешь, что мы сумеем продержаться на таком вот кусочке земли, с враждебным населением, без единственно понятной народу идеи о всемирной республике рабочих и крестьян? Да они через полгода нас сметут, увидев, что грабить больше некого, а надо просто работать…
– Так уж и сметут… Поработать, конечно, придется. Нам. Чтобы народ поверил, будто только так и надо. Высовываться мы с тобой не будем. Найдем какого-нибудь Калинина или Ворошилова, плоть от плоти трудового народа. И чем теснее капиталистическое окружение, тем крепче они будут цепляться за «свободу» и «власть трудового народа». Продразверстку отменим, конечно, какую-нибудь «новую экономическую политику» придумаем, вроде как в ДВР. Ничего, проглотят. Зря, что ли, кровь три года проливали? И Советы без коммунистов подойдут, и «анархия – мать порядка», если угодно… Что ты так на меня смотришь, – вдруг прервал свой монолог Трилиссер. – Не нравится? Может, предпочитаешь «как один умереть за власть Советов»?
– Нет, Миша, нет. Просто все, что ты сейчас наговорил, прошлой ночью уже сформулировал мне тот человек, которого я так старательно ловил. Получилось немножко наоборот, но это неважно. Именно на этих условиях он предложил мне всемерную помощь и поддержку от имени своей организации.
Трилиссер снова добежал до двери, выглянул, как будто ему не давала покоя мысль о толпах соглядатаев, заполняющих коридоры ВЧК и ловящих каждый звук, доносящийся из его кабинета.
«Да у него же мания преследования, – догадался Агранов. – Укатали Сивку крутые горки. Закончим дело, надо будет его лечиться послать. С билетом в один конец».
– Давай, давай, рассказывай…
Агранов рассказал то, что считал возможным и нужным. Это произвело на Трилиссера должное впечатление. Он словно бы понял, что сейчас инициатива перешла от него в чужие руки.
– Так. Это меняет все наши расчеты…
Ленин пригласил к себе Троцкого, только сегодня утром вернувшегося с фронта. Он его боялся и ненавидел. И одновременно считал единственным человеком, способным в безвыходной ситуации найти приемлемое решение. Как в октябрьские дни, когда сам предпочел спрятаться с Зиновьевым в Разливе, доверив Льву Давидовичу руководить захватом власти.
Троцкий вошел, весь сияя, как новый гривенник. Похрустывающая и блестящая антрацитом кожаная куртка, сверкающие синим огнем скрипучие сапоги, широкий ремень перетягивает гимнастерку фрачного сукна, на ремне миниатюрная кобура, скрывающая никелированный, отделанный перламутром пистолет. И еще вдобавок он сразу же начал вертеть в руках громадный золотой портсигар, усыпанный алмазами.
Ленин с трудом сдержал раздраженную реплику, когда жирный солнечный зайчик от полированной крышки попал ему в глаз.
Троцкий прочел на лице Предсовнаркома обуревающие того чувства и самодовольно усмехнулся. Он тоже имел собственное мнение о друге и соратнике. На «проститутку» и «ренегата» он не обижался, ради красного словца и сам не пожалел бы родителей, его больше задевала определенная инерционность мышления Владимира Ильича. Обычно тот вникал в ситуацию несколько позже, чем требовалось, и многое на этом проигрывал.
Троцкий взял толстый красный карандаш и развернул на столе собственную карту, проигнорировав ту, что висела на стене напротив.
Докладывая обстановку, Наркомвоенмор и Председатель Реввоенсовета откровенно злоупотреблял полной неосведомленностью Ленина в стратегии и его неумением внимательно читать карту. И вдохновенно обманывал вождя, повествуя, как неимоверными усилиями воли не только остановил наступление белых, но кое-где сумел их потеснить с захваченных позиций. (Как раз там, где Берестин отвел свои полки на удобные для обороны рубежи.)