— …Вот я и говорю, не знаю, понятно ли тебе, это как если полдня ездил в танке и смотрел через триплексы, а потом вдруг откинул люк и высунулся по пояс наружу. И воздух чистейший, и видишь все вокруг, будто заново родился… Так и там.
Ляхов в танках и бронетранспортерах ездил и помнил, какой там образуется воздух даже без стрельбы из штатного оружия, а просто за счет подсачивающегося выхлопа и процесса жизнедеятельности экипажа. Слегка даже удивился умению Тарханова образно излагать свои мысли и ощущения.
— …Палатки стоят, зеленые, типа наших армейских УСБ, передняя линейка, песком посыпанная и белыми камешками обозначенная. Мачта с поднятым красным флагом. Травка довольно высокая, свежая, между палатками и дорожками. Вдалеке фанерная веранда, шифером накрытая, похоже, будто столовая. А главное — удивительно отчетливое ощущение, будто был я здесь. Пойду, скажем, к той же столовой и непременно узнаю место, за которым сидел, даже и запахи тогдашних обедов вспомню.
— Но не пошел?
— Нет, не пошел. Испугался.
— Чего?
— Знать бы! Наверное — того, что если пойду, так уже и не вернусь. Но самое главное даже и не это. Возле штабной палатки, как я ее определил, то есть самой большой и разбитой несколько на отшибе от прочих, увидел я стенд:
«Пионеры Ставрополья приветствуют XVI съезд ВЛКСМ!»
— И чем же именно он тебя поразил?
— Вот тем самым! Из шести слов — четыре абсолютно непонятных, — с некоторой даже злостью в голосе ответил Тарханов и выпил рюмку, быстро закусил ломтем селедки. — И в то же время я совершенно уверен был, что я тут уже был и это все должен на самом деле помнить, в том числе и значение этой надписи… И что такое «ВЛКСМ», и остальное тоже. А не помню… Знаешь, что мне Маштаков сказал? Что это шаг вправо, шаг влево от нашего времени. Боковое смещение. Он мне это так объяснил…
Тарханов, как мог, пересказал Вадиму смысл слов профессора, услышанных в автобусе.
— Хорошо, интересно. Мы его тоже послушаем. Интересно, как он это мне объяснит! — Ляхов отчего-то был совершенно уверен, что уж он-то сумеет поговорить с профессором Маштаковым на несколько ином семантическом уровне.
Однако рассказанное Тархановым его весьма заинтриговало. Именно потому, что и до этого определенные подозрения по поводу случившегося с ними после боя в ущелье он испытывал. Насчет внезапно прорезавшегося ясновидения, хотя и неуправляемого, но момента весьма точного, насчет везения, и раньше присущего ему, а тут вдруг ставшего прямо-таки навязчивым. И вообще…
Сейчас вот тоже интересная мысль пришла ему в голову.
— А вот на такую штуку не обратил ты внимания? Ну, стенд ты увидел. А стенд — он что? Вверху заголовок. Но это же только самые крупные буквы. А под ними?
Ляхову показалось, что он нащупал нечто важное, сам еще не понимая, что именно. Но мысль была отчетливая, хотя и незаконченная.
— Нет, — Тарханов почувствовал себя озадаченным. Действительно, прочитав заголовок, естественно было бы обратить внимание и на прочее.
— Не помню.
— Но ты же это видел! Раз видел, должен был запомнить. Человек ничего не забывает. Любая поступившая информация остается навсегда. Ну, попытайся…
— Нет, ничего. Ну совершенно… — Тарханов действительно не мог вспомнить ничего сверх того, что уже сказал. Однако вызванная словами Вадима заноза шевелилась. Ведь и вправду. Было же под теми большими буквами что-то еще. Формат стенда, какие-то трапециевидные щиты несколько ниже заголовка.
— О! — воскликнул Ляхов. — Мы вот что сейчас сделаем. Пойдем…
— Куда?
— Обратно. Сейчас мы слегка оживим твою память. Я уже научился управляться с Максовыми приборами. Включим и посмотрим…
Тарханов позволил надеть на себя шлем с некоторой опаскою. Черт его знает, что от этих вещей можно ждать. Слишком уж неприятно было смотреть на бывшего Фарида, как его ломало и крутило судорогами правды.
Но совершенно неожиданно он ощутил, когда Вадим защелкал тумблерами, тепло в голове и странное умиротворение. Скорее даже радость. Простую такую, легкую…
Все жизненные и служебные проблемы кончились, осталось только незамутненное детское счастье.
Как в том самом пионерском лагере, куда его привез отец на кофейного цвета «Победе» и оставил перед этими самыми палатками.
Из алюминиевого громкоговорителя-колокольчика неслись звуки каких-то бодрых и веселых песен, по территории броуновски перемещались десятки пацанов и девчонок в красных галстуках, зеленых шортах и белых рубашках, под грибком стоял часовой, парнишка лет пятнадцати, с малокалиберной «тозовкой» у ноги.
А стенд…
Тут же он увидел и стенд. Тот самый, с той же самой надписью поверху.
А ниже… Ниже, слева направо шли планшеты:
«Моральный кодекс строителя коммунизма».
«Ордена комсомола».
«Члены Политбюро ЦК КПСС».
«Заветы юных ленинцев».
«Распорядок дня пионерлагеря „Нефтяник“».
Кое-что из этого Тарханов успел прочесть, кое-что просто вспомнил.
И выскочил на поверхность своей нынешней, взрослой, непонятно откуда возникшей личности.
Не было в его биографии ничего подобного. И отца с собственной «Победой» не было, и в свои двенадцать лет он уже учился в кадетском корпусе, на лето выезжал совсем в другие лагеря.
Однако ощущение полной реальности и той жизни пока еще сохранялось. Он схватил карандаш и быстро, пока не выветрилось из памяти, изобразил на обороте с папкой чьей-то истории болезни все, что только что видел.
— Так, получилось, значит, — задумчиво сказал Ляхов, рассматривая набросок. — И что же мы здесь имеем? «Моральный кодекс строителя коммунизма». Коммунизм — это нам понятно. Именно ради него большевики и затеяли свой переворот и Гражданскую войну. У нас — проиграли. Там, очевидно, нет.
«Ордена комсомола». Что такое комсомол — не знаю. Раз с маленькой буквы, значит, не человек, а какая-то организация, партия или в этом роде. Ордена какие? Не наши, очевидно, таких круглых у нас не было. Что тут под ними за даты? 1928, 1931, 1945, 1948, 1956, 1968… Мне они ничего не говорят, но, наверное, какие-то ключевые события именно в эти годы происходили, важные для всей страны и именно этого вот «комсомола».
«Члены Политбюро». Так у большевиков назывался высший руководящий орган их партии. «ЦК» — это Центральный комитет.
Историю в своей Академии Ляхов учил хорошо, смутно знакомые Тарханову термины у него прямо от зубов отскакивали.
— Только ведь партия их называлась «РКП». А здесь «КПСС». Или переименовали в твоей реальности, или власть в очередной раз поменялась. От тех к этим. Хотя «КП» присутствует и там, и там. Значит, скорее переименовали. А что такое может значить «СС»? Впрочем, сейчас это несущественно.