— Я больше не в состоянии учиться. Я могу проторчать там еще десять лет, но не напишу больше ни одной работы и не сдам ни одного экзамена. Все это утратило какой-либо смысл. Я даже не могу припомнить, зачем мне во что бы то ни стало нужно было закончить учебу.
— Но ведь тебе остались только выпускные экзамены, — совсем растерялась мать, вдруг ей подумалось, а не повредилась ли Пакстон в рассудке. — Пакстон, ведь ты можешь закончить даже со средними отметками. Не бросай на ветер все, что сделала за эти годы. Ты же всего в нескольких дюймах от финиша.
С несчастным видом Пакстон поддакивала ей. Конечно, мать была права. Но она не могла учиться, не могла предпринимать для этого никаких усилий.
— Я знаю. С тех пор как Питер умер, я не могу думать как все. Когда он уехал в январе в учебный центр, я не смогла написать ни одной работы.
— Все это понятно. Может быть, тебе стоит перевестись сюда и сдать экзамены здесь? Потом ты бы могла работать в газете. Знаешь, как ты понравилась в редакции. — Мать пыталась помочь ей, и Пакстон стало жаль ее. У матери и в мыслях не было того, что собиралась ей сообщить Пакстон.
— Мама. — Пакстон дотянулась до ее руки и погладила ее с благодарностью за сочувствие. — Я нанялась на работу вчера. — Она сказала это как можно мягче.
— В Сан-Франциско? — Беатрис Эндрюз изменилась в лице.
— Для «Морнинг сан», но не в Сан-Франциско, — после долгой паузы, обдумывая каждое слово, произнесла Пакстон.
— Тогда где?
— Я собираюсь поехать корреспондентом в Сайгон. — Тяжелая тишина повисла в комнате, затем вдруг мать уронила лицо в ладони и зарыдала; пришло время Пакстон успокаивать ее.
Потом Пакстон вдруг снова почувствовала себя ребенком, которого никто не понимает.
— Как ты могла придумать такое? Ты ищешь смерти? Хочешь покончить жизнь самоубийством? У меня было нечто похожее, когда умер отец, — сказала она, хлюпая носом, — но у меня были вы с Джорджем. А у тебя есть твое будущее. Я знаю, что оно тебе кажется тусклым и бессмысленным, но, Пакстон, потерпи.
— Я понимаю, мама, я понимаю, как это выглядит со стороны Но это единственное, что я могу сейчас сделать. Я не могу сидеть здесь или там и ждать, пока жизнь опять поймает меня. Я хочу поехать во Вьетнам. Я хочу понять, что там творится. Я хочу остановить это. Я хочу, чтобы война поскорее кончилась. Я хочу, чтобы люди задумались над этим. Каждый вечер мы сидим вокруг телевизора и смотрим, как убивают людей, пока мы доедаем наш обед, и никого это не коробит и не заботит. Даже если мне удастся сократить войну на десять минут, мне будет достаточно. Может, в эти десять минут обречены погибнуть пять человек… и тогда они останутся живы.
— А если убьют тебя вместо них, Пакстон? Если тебя, а не кого-то другого? Ты не подумала об этом? Ты же женщина. Милостивый Боже, ты не должна воевать. Ты просто сошла с ума от смерти твоего парня. Тебе нужно остаться дома и залечить свои душевные раны. Останься здесь, не возвращайся туда. — Она упрашивала Пакстон, и это было невыносимо для сердца дочери, но она знала, что должна делать. Ее судьба уже была решена.
— Мне нужно ехать, мама. Но я обещаю тебе, что буду очень осторожна, я вовсе не хочу сводить счеты с жизнью. — Она знала, что Эд Вильсон тоже подумал об этом, когда она пришла к нему со своим предложением. У нее были мысли последовать за Питером сразу после его гибели, она тогда ехала через мост и подумывала о том, чтобы остановить машину и спрыгнуть вниз. Но она не сделала этого, а сейчас уже знала, что может совершить более важный поступок, чем самоубийство.
— Пожалуйста, не уезжай… Пакстон, я умоляю тебя…
— Мама, я не могу. — И кажется, всего второй раз за свою жизнь они обнялись. Лед был сломан, но слишком поздно для Пакстон, слишком поздно, чтобы она могла вернуться. Она приехала домой, чтобы попрощаться.
Они провели следующие две недели очень спокойно в разговорах об отце, о том, как мать пережила его смерть, в конце концов она даже рассказала Пакстон о той женщине. Она работала вместе с отцом, и Беатрис знала об их связи. Она знала, как одинок он был, но не могла дать того, чего он хотел. стало даже спокойнее на душе, когда кто-то смог это сделать для него. Единственное, из-за чего она переживала, что после его смерти все узнали, что у него была другая женщина. Для Пакстон такой образ мыслей казался странным, даже после неожиданного сближения матери и дочери между ними оставалось много различного: одна была холодной, замкнутой, соблюдающей дистанцию в знакомствах, боящейся выйти за общепринятые рамки и позволить себе настоящие чувства, другая — открытая всем, душевная, чуткая, страстная и сохранившая решительность и независимость даже после смерти любимого. Пакстон была в отца.
Джордж пытался отговорить Пакстон от добровольной командировки во Вьетнам, но, как и мать, понял, что это невозможно. Пакстон стояла на своем. Он направил ее на все необходимые обследования и прививки. Когда Эд Вильсон позвонил ей и позвал обратно, чтобы закончить все дела с документами на выезд, Джордж, Аллисон и мать проводили ее до аэропорта. В этот раз при прощании заплакала даже Пакстон.
Она чувствовала, что уезжает из дома навсегда. Даже если она вернется сюда, она не будет такой, как прежде. Она в последний раз уезжала, как ребенок; вернуться могла повзрослевшей, помудревшей, закаленной в новых испытаниях и, может быть, более резкой. Детства уже не вернуть. Девочки по имени Пакстон Эндрюз больше не будет.
Прощание в Сан-Франциско было еще тяжелее, чем в Саванне, Габби плакала не переставая, а мать Питера была потрясена тем, что ее муж согласился послать Пакстон работать в Сайгон. В сердцах она сказала Эду, что он так же, как и Пакси, сошел с ума.
Вечером в день отлета они все поехали в аэропорт провожать ее. Для нее было оставлено место в транспортном самолете на военно-воздушной базе Трэвис, с собой у нее была карта вакцинаций, паспорт, визы и документы от «Морнинг сан» с указаниями, что делать в Сайгоне и где остановиться. Ей забронировали место в гостинице «Каравелла» на улице Тудо, кроме того, снабдили вьетнамским разговорником. Расставание с родными Питера было просто невыносимым. Самолет на базе Трэвис напоминал им, как они прощались с Питером. Даже Эд Вильсон расплакался, держа Пакстон в объятиях и целуя ее в щеку. Он в сотый раз просил ее быть осторожней.
— И ради Бога, если ты присмотришься к тамошней жизни и изменишь свое решение, не будь дурой, возвращайся сразу же домой. Я и так думаю, что ты чертовски ошибаешься, уезжая туда, так что возвращайся поскорее, несмотря на свою гордость.
— Хорошо, — пообещала она сквозь слезы. — Я люблю вас. — Она помнила: все, что хочешь сказать, говори, не откладывая. Никто не знает, что случится в следующую минуту. — Вы тоже будьте поаккуратней здесь. — Ее рейс уже объявили, и она стала прощаться. — Мне нужно идти. Пишите.