Будем любить друг друга, будем вместе, пока возможно. А если что-то случится, будем знать, что мы сделали все, что могли, Пакстон, ты же не можешь теперь всю оставшуюся жизнь прятаться в страхе, думая, что может произойти.
— У меня такое чувство, будто я их убила, — печально сказала она со слезами на глазах, и он теперь ненавидел себя за те слова, которые вырвались у него, когда он совсем ее не знал.
— Ты никого не убивала, и прекрасно об этом знаешь… Ты просто испугалась… — Он обнял ее и крепко прижал к себе. — Малышка моя, не бойся. Я никогда никого не любил так, как тебя… Не убегай от меня, пожалуйста… — Он посмотрел на нее, как не смотрел ни на одну женщину, и сказал ей то, чего ни одной женщине не говорил. Но теперь это была правда. — Ты мне очень нужна.
Они оба были нужны друг другу. Каждому нужен кто-нибудь. Это выше человеческих сил, если ты совсем один, — ежедневно сталкиваться с ужасом и жестокостью и переживать это.
Он повел ее наверх в комнату, думая о том, что они только что сказали, и крепко прижимая ее к себе. Дойдя до двери, он еще раз обнял ее, поцеловал, а затем заглянул ей в глаза.
— Что бы ни случилось, Пакстон… что бы ты ни решила… я всегда буду любить тебя.
Он повернулся и, не оглядываясь, ушел вниз по лестнице, а она стояла и смотрела ему вслед.
Через несколько дней Пакстон получила телеграмму от Вильсонов из Сан-Франциско. Габби родила третьего ребенка — девочку, и обе они чувствуют себя хорошо. Пакстон была рада за подругу, но вся их жизнь казалась такой далекой, такой чужой. А в конце недели по телетайпу начали поступать сообщения о грандиозном скоплении молодежи на концерте в незнакомом Пакстон месте, которое называлось Вудсток.
Она снова встретилась с Тони, и на этот раз они попали-таки в кино и посмотрели «Режиссеров» — фильм, который им обоим понравился. Посмотрели и специальный выпуск новостей о первом человеке, шагнувшем несколько недель назад на поверхность Луны, — когда Тони увидел это, он чуть не прослезился.
А потом они на базе ели гамбургеры и пили молочный коктейль, рассказывая друг другу о своем детстве. О том, как она росла в Саванне, а он в Нью-Йорке. Это было как день и ночь.
Когда Пакстон стала рассказывать о дочерях Гражданской войны, Тони отказывался верить.
— Пакстон, этого не может быть… Ты хочешь сказать, что есть такие, кто до сих пор переживает из-за Гражданской войны? Просто не верится…
Еще она рассказывала о своем отце, о том, как они вместе играли, о любимых субботах, когда она сидела у него в офисе. А Тони говорил, как каждое лето они с отцом работали в Бронксе и как в конце концов, очень не скоро, их семья заработала немного денег. И как много он сам работал, чувствуя себя взрослым, хотя был еще ребенком, и как ему это нравилось. И что он испытывал, когда родилась дочь, и что он чувствовал, когда она болела и когда умерла. Он думал, что не переживет этого. А потом появился Джой, маленькое чудо, причем чудо здоровое, сильное, крепкое.
— Ты даже не представляешь себе, что это такое. — Едва он заговорил о дне, когда родился Джой, его глаза заблестели, хотя он теперь нечасто позволял себе вспоминать об этом. — Это ни на что не похожее чувство… когда у тебя появляется ребенок. — И почти без всякого перерыва спросил:
— Ты хотела бы иметь детей, Пакс? — Он еще не знал о ней всего, хотя успел узнать достаточно. Во Вьетнаме люди за несколько дней могут узнать друг друга лучше, чем дома за целую жизнь.
— Наверное. Я еще об этом не думала. — Затем медленно добавила:
— Нет, не совсем так. — Ей хотелось быть с ним до конца откровенной. Такова была ее натура. — Кажется, с Питером я думала, что когда-нибудь мы заведем детей… Но с Биллом нет. Наверное, потому что Я никогда не разрешала себе надеяться, что он на мне все-таки женится. А вдруг нет? Не хотелось разочарований. Но самое смешное, что с детьми я не знаю, как себя вести.
— Так это с чужими, — успокоил ее Тони. — Со своими все совершенно по-другому. Это такое чудо. Трудно даже объяснить. С ними такая сильная внутренняя связь, ведь они — часть тебя самого, и это навсегда.
Она ласково взглянула на него поверх стакана с коктейлем:
— И ты это чувствуешь по отношению к Джою? Даже сейчас?
Тони кивнул, затем задумался И снова взглянул на нее.
— Да, — уверенно ответил он. Несмотря ни на что, сомнений не было. — Именно так.
— Тогда ты должен поехать и навестить его.
— Да, наверное, — хрипло сказал он.
Потом они танцевали, и в завершение Тони проводил Пакетов до гостиницы. Когда они поднимались по лестнице, он крепко обнимал се одной рукой. Тони и не ожидал, что Пакстон пригласит его зайти. Он поцеловал ее на прощание и собирался уходить, но почувствовал, что она удерживает его за рукав. Тони обернулся и увидел, что дверь в комнату Пакстон открыта. Он не посмел спросить, что это значит, а просто пошел за ней и, когда дверь закрылась, крепко обнял ее и прильнул к ее губам. Так, как ее, он не целовал никого годами, а быть может, и никогда. И Пакстон отвечала ему так, как не отвечала никому. С ним все было по-другому. Она иначе чувствовала, думала, вела себя. Тони заставил ее вновь ощутить себя молодой и невероятно женственной и, главное, самой собой. Как будто она с рождения была предназначена ему и ждала его всю жизнь. То же самое чувствовал и Тони. Он так д сказал ей, когда они лежали рядом.
— Знаешь, я никогда никого не любил как тебя, Пакси. Мне даже захотелось собрать вещи и бежать отсюда без оглядки — вместе с тобой, пока мы не окажемся дома, живые и невредимые, навсегда.
Но во Вьетнаме так опасно думать. И они оба это знали.
Он провел эту ночь у нее, а затем и много других ночей. И удивительно — к концу лета они жили уже почти как муж и жена. Повсюду появлялись вместе, когда Тони был свободен. А Пакстон рассказывала ему обо всем, даже о том, чего раньше она ни с кем не обсуждала, например, о выездах с Ральфом.
Тони тоже старался ей все рассказывать, но о своих военных операциях часто умалчивал, когда они оказывались слишком опасными, — он не хотел ее лишний раз беспокоить.
Ральф поначалу принял Тони в штыки, но затем и он смягчился, так что в самом начале сентября они все четверо отправились вместе обедать. Бедная Франс растолстела невероятно, и Ральф все время ее поддразнивал, пока Тони не сказал ей, что она выглядит очень красивой. Пакстон была тронута. Но себя она просто не могла представить в таком положении: как это — ходить с ребенком внутри? Один раз она даже заметила, как он шевельнулся, но больше всего Пакстон поразило то, что Франс, казалось, не обратила на это никакого внимания.
— Это, наверное, больно, — говорила Пакстон, когда они с Тони остались одни. — Как это ужасно — стать такой огромной, неуклюжей.