Вдобавок все радиальные улицы и бульвары стали изгибаться, сворачиваться внутрь, как рулон бумаги с нарисованным на внутренней стороне пейзажем. При этом ничего не ломалось, не вылетали из окон со звоном стекла, не трещали деревья. Выглядело это страшно.
Антон в своих жизнях, и здешней, и предыдущих, многое видел. Понимал, что такое — свертка пространства, осевая или тотальная. Только ведь есть разница — знать о прицельной бомбежке, направленной лично в тебя, или читать об этом в книгах. Тут, если бы у него было время думать, он понял бы слова Воронцова о сорок первом годе.
Дмитрий, наблюдая происходящее со стороны, едва не начал колотить кулаком по загривку робота, дергающего в разные стороны рычажки двух джойстиков. Не было у него интуиции Левашова, понимавшего, как управляться со своим детищем в нестандартных ситуациях.
— Веди, веди параллельно! Прижмись, уравняй скорости!
То, что он видел, напоминало ему ситуацию, когда на двадцатиузловом ходу нужно принять с воды на шлюпбалки догоняющий катер. Опасно, но возможно, если знаешь, как это делать, и команда хорошо обучена.
Что-то у робота начало получаться. Портал перескочил вперед на полсотни метров, двинулся в нужную сторону, навстречу уплывающему в неизвестность дому и людям, суетящимся на краю странно неподвижного тротуара.
— Так, так, еще чуть-чуть!
Воронцов, не желая думать, чем рискует, перегнулся через межвременной проем, одной рукой удерживаясь за надежный поручень у двери каюты.
— Игорь, придержи! — крикнул он.
Ростокин метнулся к нему, ухватился за брючный ремень Дмитрия, широкий, из крепчайшей буйволовой кожи.
Скуратову не хватало времени, чтобы одновременно бороться за спасение и мыслить абстрактно. Они с Антоном бежали против движения, с трудом перебирая непослушными ногами. Это было как во сне… В ногах ломота и ватная тяжесть, мышцы не подчиняются, желанная цель ускользает, похоже — навсегда. Сейчас даже хуже, чем во сне, потому что страшная явь воспринималась с отчетливой убедительностью.
Явь чудовищно-бессмысленного колеса. Каким-то чудом им удалось поравняться с межвременными проходом, окруженным издевательски-весело мерцающей рамкой, такой близкой и такой недоступной, преодолев злобное центростремительное ускорение.
Воронцов ухватил Антона за воротник, рывком передернул его через барьер. Ростокин, не отпустив пояса капитана, правой рукой втащил к себе неловко перевалившегося через «порог» Виктора.
Все! Окно схлопнулось, оставив Замок со всеми его причудами по ту сторону мира. Они опять выиграли!
Но каждый — по-разному.
«А интересно, — подумал Скуратов, запаленно дыша, — случись чуть иначе? Игорь бы не справился и меня увезло? Нет, не карусель здесь была. Куда увозит не актеров, персонажей классической пьесы поворотный круг сцены? Мне было лет семь, когда на представлении „Ревизора“ круг завертелся и все поехали… Городничий, чиновники. Что с ними случилось за границей кулис? С артистами понятно, что ничего, а с персонажами?»
— Мать вашу!.. — звучал в ушах командный голос, пока Виктор через обычную для проходящих межвременной барьер тошноту и потерю ориентации осознавал себя стоящим внутри просторной комнаты. Нет, не комнаты, каюты, потому что большие иллюминаторы и покачивание палубы под ногами сомнений не оставляли. Рядом стоял Антон, достаточно взъерошенный, напротив — тот самый Воронцов, которого на экране он видел только по пояс, и Игорь Ростокин, в буквальном смысле бросившийся ему на шею.
Он его обнимал, хлопал по плечам и ниже.
Что удивительного? Встретились старые друзья, «через годы и через расстояния». Какие бы другие приятели ни появились, а того, с кем неразрывно связан с пятилетнего возраста, никем не заменишь.
Офицер, сидевший у пульта устройства, которое их спасло, перебросил тумблеры в нулевые позиции, молча встал и вышел, деликатно прикрыв за собой тяжелую стальную дверь. Очевидно, его работа на данный момент была окончена.
Сам же командир, Воронцов Дмитрий Сергеевич, вытянувший одной рукой связку из двух почти стокилограммовых мужиков, да еще и с армейской выкладкой за плечами, наяву Скуратову понравился гораздо больше, чем раньше, на маленьком экране.
Это был по-настоящему сильный и мужественный человек. Назвать его красивым язык бы не повернулся, хотя с точки зрения любой женщины он был настолько хорош собой, что трудно вообразить ту, что могла бы ему отказать хоть в чем-то.
Нет, неправильно, одернул себя логик Скуратов. Совсем это не тот человек, который захотел бы воспользоваться своей притягательностью. Он настолько сильнее своего внешнего образа, что даже специалиста оторопь берет.
Воронцов подал Виктору крепкую, как мореный дуб, руку.
— Молодец, профессор, хорошо держался. Один неверный жест — и… То есть плохо было бы. Не зря вас Антон кое-чему подучил.
— Дмитрий, — непонятно зачем вмешался Ростокин, — этому нельзя научиться. Или есть, или нет.
— Отлично, раз есть. Я вижу. Но правильный инструктаж тоже дорогого стоит. Много б ты без него в двадцать четвертом году наработал? Погиб бы, как пресловутый цыпленок…
Скуратов с удивлением заметил, что так и держит в руке пистолет. Сколько всего случилось, а он его не бросил. Ненужный, но успокаивающий.
— Теперь дайте мне эту штуку. — Воронцов деликатно отобрал у Виктора «стечкин», сдвинул предохранитель, положил на стол. — Пора бы и отдохнуть. Вывернулись — ваше счастье. Но это совсем не гарантия будущего. Никакая не гарантия. То, что с вами случилось, — ты, Антон, объяснить можешь? Виктор Викторович, натурально, скорее жертва, чем субъект эксиденса. Мы с Игорем тем более понятия не имеем про ваши заморочки. Однако — пойдемте в другое место. Поуютнее. Черт знает, как оно у вас все происходит. Ты такого ждал?
Антон отрешенно, как контуженный, еле слышащий обращенный к нему голос, отрицательно мотнул головой. Похоже, досталось ему больше, чем то, что видели и пережили окружающие.
— Игорь, ты отведи друга в Кипарисовый салон. Там дамы ждут. Познакомь. Ему полезно будет в предчувствии следующих испытаний. Мы вас скоро догоним. А вас, Антон, — Воронцов великолепно скопировал голос Мюллера (Броневого) из знаменитого фильма, — я попрошу остаться. Ненадолго.
— Может быть, завтра поговорим? — постепенно приходя в себя, спросил форзейль. — Нехорошо мне что-то. Сам удивляюсь, но — нехорошо. Никогда такого не случалось.
— А ты никогда человеком до сих пор и не был. Только сейчас начал понимать, как с нами происходило. С каждым по отдельности и всеми вместе. Когда ВЫ нас совсем допекали, с тех и этих сторон. Что, по-твоему, сейчас было? — Голос его прозвучал сочувственно, без намека на злобный реванш. — Коньяка налить? — Воронцов потянулся к шкафчику между столом и дверью.
— Налей, налей! Много налей и закурить, — Антон начал хлопать себя по карманам, забыв, где у него была пачка сигарет. — Кофе тоже давай. Ты понимаешь?