Шульгин мог бы и перемолчать, подождать развития темы, но не сдержался.
— Русские для вас настоящие? С чего бы вдруг? Англичане с бурами чем хуже? Немцы тоже неподалеку имеются. А наш Мамбору чем не человек?
— Мне не посчастливилось узнать, кто такие — русские! — со странными (в русском переводе) интонациями ответил дагон. — Белые люди себя по-разному называют, только нам это неинтересно. Мамбору тоже человек, но не настоящий… Он меня «не слышит».
По мере разговора дагон неуловимо превращался не то чтобы в красавца, но в почти нормально выглядящего невысокого туземца. Как раз впору приличному дикому бушмену.
«Адаптация центров восприятия, — привычно обозначил явление Шульгин. — Сначала слуховых, теперь зрительных…»
Он оглянулся. Новиков стоял в позе капитана Немо, скрестив руки на груди, с нахмуренным лицом, опустив глаза к земле. Остальные тоже молчали, но выглядели встревоженно-растерянными. Лариса и Аня вообще отвернулись, смотреть на дагона им было тяжеловато. Как некоторым людям на вполне безобидных и по-своему изящных пауков.
— А вы вдвоем меня слышите, и я хорошо слышу. Значит — вы настоящие. Мы можем принять вас. Если не затруднит — пойдемте в наши пещеры. Это недалеко. Там сможем говорить долго и спокойно. Твоих спутников, — он движением желто-коричневой, словно высушенной руки показал на Левашова и девушек, — тоже примем с уважением, но говорить с ними не станем. Лошадям, возницам и фургонам покажем хорошее место, где они будут в безопасности.
«Ишь, как четко все распределил. Значит, роботов он за людей не считает, однако относится к факту спокойно. Вот тебе и телепатия…», — подумал Новиков.
Он видел дагона сразу в обеих ипостасях — подлинной и наведенной. Ни та ни другая враждебности не демонстрировала. Определенное любопытство и соответствующее их культурному коду радушие. Пожалуй, так. Если, конечно, сила внушения реликта не превосходит резистентности их с Сашкой личностей.
— Мы принимаем твое приглашение. Пойдем, поговорим, надеюсь, это будет интересно всем. Один человек, который встречался с вами, рассказывал такое, во что трудно поверить… Мы решили узнать сами.
Андрею скрывать было нечего. Его слова совпадали с мыслями. Никаких вторых и третьих планов. И то, что интерес к древним не имеет корыстной или враждебной подоплеки, тоже должно быть очевидно. Поскольку так оно и было. Конкретности — это уже другое дело.
— А, это, конечно, Томас, — изобразил дагон подобие улыбки. — На моей памяти больше ни с кем из настоящих людей мы не встречались. Сопутствует ли ему здоровье и удача?
— Надеюсь, да. Он живет в другой стране, мы разговаривали через бумагу и другого человека.
Бог знает, имеет ли этот так и не назвавший себя телепат понятие о письменности.
— Пойдем, — повторил дагон, тут же потеряв интерес к теме. — Своего проводника отпусти, дав ему обещанные подарки. О том, что видел меня, он забудет…
И тут же исчез, как умеют это делать аборигены Австралии или цирковые фокусники. Шульгин тоже умел, в подходящей обстановке.
Мамбору выглядел несколько ошарашенным. Видимо, раньше он не оказывался в подобном положении. Его не слишком отягощенный сложными связями мозг все же отличался от мозга единоплеменников. Общение с белыми, необходимость приспосабливаться к новым реалиям, знание чужого языка уже приподняли его на следующий уровень. Оттого легко и безболезненно смириться с посторонним воздействием у него не получалось. Мамбору физически ощущал, как колеблется, искажается только что вполне очевидная действительность. Он забывал, сознавая, что забывает только что виденное, неявно чувствовал подмену сущностей, и подкорка его протестовала.
— Спасибо, друг, — сказал Новиков, отвлекая бечуана от ненужных терзаний. — Ты привел нас, куда договорились. Обратную дорогу мы найдем сами. Получи свою плату…
Они рассчитались сполна, и восторг от обретенного богатства легко вытеснил у туземца посторонние ощущения.
— Спасибо, сэр. Будешь возвращаться — заезжай в мою деревню. Вместе повеселимся…
Он сделал несколько жестов вежливости и дружелюбия, повернулся и потрусил по тропе, теперь уже безболезненно забывая все больше и больше.
Дагоны неплохо устроились. По здешним меркам, естественно. Километр от места встречи фургоны с трудом пробирались среди многослойных, как оборонительные позиции Первой мировой, зарослей «Гледичи вооруженной», если по-русски, или «держидерева» по-южноафрикански. Попросту — акации, каждая ветвь которой унизана жутким количеством десятисантиметровых, острых, как бандитские заточки, и столь же прочных шипов.
И это при том, что вновь появившийся после ухода Мамбору дагон открывал им путь. Ветки послушно сдвигались в стороны и вновь смыкались за спиной. Обычный путник, вооруженный хорошим мачете, не пробился бы через заросли и за сутки, если бы не избрал способ передвижения по-пластунски. Да и то…
Впрочем, кто его знает, какие ловушки подстерегали бы его на уровне земли. Пара муравейников, гнезда тарантулов, каракуртов, полсотни змей нужной ядовитости…
Удивительно, как дагоны, со своими способностями, превратились в жалкий народец, вызывающий презрение (смешанное со страхом) даже у бечуанов, не говоря о гордых кафрах.
На этот счет у Новикова уже появились соображения. Немцы и чехи тоже не слишком уважали евреев из Пражского гетто, хотя в его тесных и душных трущобах жили и практиковали такие непревзойденные мастера, как реб Лев, известный также как Бен-Бецалель, его ученики и ученики его учеников, запросто создававшие и оживлявшие големов [69] всех видов и тактико-технических данных. Попутно выпускавшие диваны, отличавшиеся уникальными свойствами. [70]
За лесом непроходимых колючек просторно раскинулись лиственные деревья, преимущественно клены, похожие на канадские красными изнанками своих листьев. Между ними росла сочная и высокая, почти по пояс трава. Рядом протекал неширокий, но кристально чистый ручей в ложе из золотистого песка.
— Оставь здесь своих слуг, — почти повелительно сказал дагон. Ничего не оставалось, как отдать нужные распоряжения роботам.
Он все же проследил, как они, расседлав, отпустили пастись верховых и упряжных коней, изнуренных многодневным походом. Это только непонимающим людям кажется, что лошадь — сильное и неутомимое животное. На самом деле она куда слабее человека. Заставь ее скакать с всадником при полной амуниции галопом, верст через пять устанет, через десять — запалится, упадет и не всегда выживет. А рядовой солдат, с ружьем, патронными сумками, ранцем, в тяжелых сапогах, в среднеазиатскую жару или арктический холод? Прошагает, сколько надо, да еще и в атаку пойдет. На твердыни Карса или Измаила. Суворов, который якобы ценил и берег людей, что писал? «Пятьдесят верст в день — в охотку, семьдесят — трудно, сто — тяжело, сто двадцать — невыносимо, но можно, если надо». И ведь проходили!