— Нет, Андрей, мне вас никогда не понять. Там был совершенно другой случай. Но стреляли вы изумительно, если для вас это комплимент…
Да уж, пострелять тогда пришлось!
— Ну и что непонятного? Вы вот не сумели силой духа заставить Агранова с почестями отвезти вас в лучший номер «Националя», а мы смогли сделать намного больше… Знаете, попался мне в той, двадцать первого века Москве старый друг, литератор-интеллектуал. И под пол-литра очищенной прочел творение, заслуживающее внесения в антологии:
На исходе века взял и ниспроверг
Злого человека добрый человек.
Из гранатомета шлеп его, козла!
Стало быть, добро-то посильнее зла! [69]
Кирсанов рассмеялся от души, а Удолин развел руками. На таком уровне, мол, я не разговариваю.
— Как хотите, — обращаясь только к профессору и мгновенно вернув холодно-отстраненное выражения лица, сказал Кирсанов, — я Андрея Дмитриевича великолепно понимаю. — И тут же достал из кобуры, прикрытой полой пиджака, самый обыкновенный «наган». Положил его напротив моего «Манлихера». — На самом деле — ремень оттягивает. Пусть здесь полежит. Я, Константин Васильевич, в отличие от вас никогда не занимался чернокнижием и другими вещами, выходящими за пределы казенного православия. Да и православие для меня только форма, содержание заключается совсем в другом…
— Это бесспорно. Официальная религия к реалиям жизни особого отношения не имеет. Но ваше преклонение перед оружием как может сочетаться с упражнениями в развитии силы духа? А вы ведь на этой стезе за то время, что мы знакомы, достигли существенного прогресса…
— Эх, Константин Васильевич, как же такую простую вещь вы понять не можете? — Кирсанов словно и в самом деле расстроился. — Мы с Андреем Дмитриевичем в разных переделках бывали. Тут никто нас не упрекнет. И вот эта штучка, — он взял со стола «наган», полученный, может быть, еще в царское время, и даже до начала мировой войны, крутанул барабан, оттянул пальцем до половины хода спицу курка, — делает нас свободными. С двадцати метров шесть пуль врагу, седьмую, если без выхода, — себе. И никто нам не хозяин…
Хорошо сказал жандарм.
Но собрались мы ведь не для обсуждения таких эсхатологических проблем. Совсем для другого.
Константин Васильевич, удивив меня, не стал сосредотачиваться на содержании стоящего в углу старинного буфета, сплошь покрытого снаружи резными виноградными кистями, гирляндами листвы и многочисленными фигурными столбиками, несущими как опорные, так и декоративные функции. Сколько же человеко-часов кропотливого труда было потрачено, чтобы потом столетиями служанки вытирали пыль с этих творческих изысков!
А ведь и здесь, пусть в стиле павловской эпохи, функционировала пресловутая «линия доставки». Что захочешь увидеть и продегустировать, то и появится через секунду после оформленного желания. Велика ли разница — на стойке бара «хай-тек» или за дверцами, остекленными зеленоватыми, с пузырьками внутри, ромбиками размером в ладонь?
Но профессор задумался как-то, глядя на нас, молодых циничных агностиков, с печалью. А ведь не знал еще почти ничего, что стоило знать. Или — не стоило изначально. Да, с другой стороны, откуда нам знать, что известно ему? Мы в двадцать первом году были полными лопухами, а он и тогда проникал силой ума в «высшие миры».
— Принесите чего-нибудь, на ваше усмотрение, — все-таки попросил Константин Васильевич Кирсанова, как младшего, не вынеся отвратительного ему вида пустых чарок и бокалов. — А вы, Андрей, излагайте. В дебри не углубляйтесь, я уже много успел уловить из нашего предварительного разговора. Кроме того, наши друзья умеют очень громко чувствовать… Ну и фильм ваш дает достаточно пищи для размышлений.
Я постарался, именно не углубляясь, обрисовать картину, как она представлялась лично мне на непосредственно текущий момент, со всеми значащими штрихами и мазками. Также и с колоритом. Дополнив ее подходящими соображениями и выводами.
— Интересно, крайне интересно. И теперь, следовательно, остается только разобраться, имеем мы дело с обыкновенной цивилизацией, пусть и не нашего пошиба, или все-таки — теми самыми порождениями Миров Просветления и Возмездия, о которых писал мой коллега Вадим Андреев. Жаль, что не довелось нам с ним лично встретиться, развело время. Однако книгу я его со всем тщанием прочитал. Антон меня ею снабдил еще в двадцать втором году, когда я в Царьграде научными изысканиями занимался. Прелюбопытный труд, но трагедия автора в чем? Не нашлось человека, подобного вам, чтобы его вовремя из тюремного затвора освободить, и подобного мне, чтобы совместными беседами и размышлениями на истинный путь направить…
Становилось интересно.
— А сам он, — продолжал Удолин, — не на то мысль свою нацелил. Вместо пустого теоретизирования ему бы силой духа свою телесную оболочку преобразовать и в иные миры переместиться…
— Не каждому дано, — фаталистически заметил я, — и нам бы сейчас не судьбу ныне не существующего человека обсуждать, а о себе подумать. Мне хочется, чтобы вы с Павлом Васильевичем прикинули: как видите свое место в сложившейся обстановке? Я лично представляю дело так. Наше общество расслоилось на три группы по-разному воспринимающих ситуацию людей. Вы сам по себе (пока), господин полковник — тоже. В этой ситуации очень бы хотелось, чтобы вы поработали в связке. Со стороны оцениваете происходящее, настроения и ауру нашей компании, не исключая и меня с Александром Ивановичем. Все, что сочтете заслуживающим специального внимания, сообщаете Павлу Васильевичу. А он, обладая особенными, до предела материалистическими знаниями и навыками, посмотрит на это под своим углом. Глядишь, в итоге мы получим достаточно независимую от всего прочего точку отсчета.
Имейте также в виду, что есть здесь бывший форзейль Антон и совершенно независимая структура в виде самостоятельно очеловечившегося Замка.
— То есть как? — удивился Удолин. — Мы с ним не слишком давно общались, он был достаточно далек от того, что вы называете «очеловечиванием».
— Тем не менее, любезнейший Константин Васильевич, — мягко произнес Арчибальд, входя в комнату. — Рад с вами познакомиться, это я и есть…
Нет, его учить и учить хорошим манерам. Разве можно так вот вваливаться без приглашения, если люди специально уединились?
Профессор откинулся на спинку кресла, воззрившись на неожиданного гостя через наполненную золотистым напитком рюмку. И стал удивительно похож на Филиппова в «Карнавальной ночи». В роли лектора.
— Понимаю и чувствую. В таком случае давайте по-настоящему определяться.
…Они определялись настолько долго, что мы с Кирсановым успели покурить в сторонке, потом он вернулся к ним, а я отправился в банкетный зал.
Что меня занимало сейчас — подслушивал он наш разговор или нет? Однозначного ответа не было. С точки зрения этики, которой Арчибальд старательно обучался, не должен бы был. С точки зрения своих механических свойств — обязательно. Но если и так — моей психологической конструкции это не мешало. Просто вводило в нее дополнительный параметр, еще более запутывающий дело. По той же логике высших порядков: «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю о том, что ты хочешь узнать, потому говорю тебе правду, в которую ты не поверишь, потому что…» И так далее. Кто первый оборвет эту цепочку силлогизмов, тот и выиграл, причем совершенно не важно, как он после этого поступит. Главное, что поступит хоть как-то, пока партнер все еще будет размышлять…