Напротив, он тут же вспомнил о своей профессии и начал соображать, каким образом встроиться в новое существование наилучшим образом.
– Вдобавок же, Гирш, я чувствую, что молодею с каждым часом…
Это было заметно и Ляхову.
Но события продолжали развиваться.
Пока явно развеселившийся от успеха своего предприятия Розенцвейг отпер дверцу бара и начал выставлять на стол напитки и закуски, чтобы отметить новую, как он выразился, эпоху, на улице, под окнами, послышались громкие, явно возбужденные голоса, что-то вроде: «Стой, твою мать! Стрелять буду!» А потом хлопнул и выстрел. Одиночный. Потом еще, еще. С неравными интервалами.
Лишь на секунду встретившись взглядами, Ляхов и Розенцвейг рванулись вниз. Подумали они о разном, но спешили одинаково. И Залкинд стал выбираться из-за своего стола. Один Адлер не проявил беспокойства. Очевидно, в его задание это не входило.
Ногой распахнув дверь, еще не зная, что увидит на улице, Ляхов кричал во всю глотку, надеясь, что бойцы его услышат:
– Не стрелять, отставить! Не стрелять, здесь командир! – И соответственно порция свойственной только ему и знакомой солдатам экспрессивной лексики.
Картинка, в принципе, нарисовалась ему сюрреалистическая. Хорошо, бойцов он с собой взял сверхдисциплинированных. Другие уже накрошили бы капусты.
Двое его солдат (его, а не присланных с Розенцвейгом штурмгвардейцев), отступив за автомобиль, матерясь и поочередно стреляя в воздух, не подпускали ни к себе, ни к двери дома ярко-страшную даму. Бледную как смерть (вот ведь все время выскакивают банальные штампы), особенно бледную по контрасту с яркой губной помадой и тенями на глазах. Таким вот образом разрисовывают богатых покойниц визажисты провинциальных похоронных контор.
Одета она была вполне стильно для ее состояния и возраста, и агрессивность проявляла самую умеренную, хотя и была сильно возбуждена. Тем же, скорее всего, неумолимым голодом. И кричала, размахивая руками, хриплым голосом на идиш, о котором призванные в Подмосковье солдаты не имели ни малейшего понятия.
Однако очерченной выстрелами и жестами черты не переступала.
– Это что за… – бросил Вадим Розенцвейгу, тоже вскидывая автомат.
– Тихо, тихо, свои, – ответил тот, движением руки показывая бойцам, что все в порядке, и, перейдя на идиш, что-то торопливо внушая женщине. А тут на пороге появился и Залкинд. И тоже закричал, не менее экспансивно размахивая руками. В общем – «спор славян между собою».
Ляхов отошел к солдатам.
– Что произошло?
– Господин полковник! Мы, это, сидим, курим. Все тихо. На улице справа появляется эта. Идет прямо на нас. Мы инструкцию помним. Ионов отбегает вот туда, приказывает остановиться. Она идет, даже ускоряется. Ионов стреляет в воздух. Я смещаюсь сюда, тоже стреляю. Кричу: «Стоять! Первый предупредительный, второй в лоб». Она останавливается, но вся аж подпрыгивает. Кричит не по-нашему, показывает на дверь. Я опять: «Стоять!», снова стреляю, тут появляетесь вы. Все!
– Молодец, унтер-офицер. Благодарю за службу. С меня причитается. Сто грамм и медаль в перспективе.
– А может, лучше отпуск, господин полковник?
– Отпуск само собой. И тебе, и Ионову. Когда вернемся. Продолжайте караул. Если еще кто появится (Ляхов этого не исключал, хотя Розенцвейгу пора уже и морду набить, что заранее не предупредил), действовать так же. Прямой опасности нет, но к себе не подпускать. И на поражение не стрелять, лучше отбегите в сторонку…
А Розенцвейг тем временем увел свою знакомую в дом, очевидно, тоже кормить.
– Еще посетители будут? – спросил Ляхов у Адлера.
– Может появиться еще один, но не знаю когда. И вообще, клиент сомнительный, он Розенцвейгу не поверил, принял его за соблазнителя, врага рода человеческого. Так что может и не прийти. Однако, с другой стороны, куда ему еще деваться? Если адрес запомнил…
Они еще ни разу не разговаривали наедине, и Вадиму было интересно, как этот серьезный человек воспринимает и оценивает происходящее.
На прямой вопрос Соломон пожал плечами. Он предпочитал воспринимать окружающую обстановку как данность и поступать по обстановке. Оценками и толкованием пусть занимаются раввины. Или старшие начальники.
Такой подход Ляхову был странен, сам он устроен был так, что рефлексировал по любому поводу, и иногда даже без таковых. Но Вадим не мог не признать, что определенный резон в позиции Адлера был.
– Ну и что мы с этими гостями будем делать, как вы считаете?
– Я пока никаких инструкций и заданий не получал. Спрашивайте у Григория.
Теперь уже Ляхов пожал плечами, зеркально повторив жест собеседника.
– В общем, сохраняйте бдительность, – сказал он унтеру и направился в дом.
Ситуация складывалась так, что команда Розенцвейга теперь удвоилась, Вадим же оставался в одиночестве, поскольку бойцы играли в этой истории чисто вспомогательную роль.
И такая безнадега вдруг охватила его. Зачем он здесь, Данте без Вергилия?
– Что делать-то будем, Григорий Львович? – спросил он Розенцвейга устало. – У вас своя игра, а у меня? Ну, накормили вы своих друзей, ввели их в курс дела, теперь что? Будете создавать параллельное правительство? Или все же поедем Шлимана искать?
– Вы только не обижайтесь на меня, Вадим, и не ищите второго дна. Я вам заранее ничего не говорил просто потому, что не был уверен в результате. Могло просто ничего не получиться. Не умерли бы они своевременно, или вообще попали бы не туда…
А теперь будем думать. Залкинд – сильнейший аналитик, а одновременно и практик нашего дела. Знает всех и все. Грета – тоже уникум в своем роде. Талантливый стрингер и авантюристка высшей пробы. Последнее время работала против нас, но исключительно из-за больших денег, на идеи ей плевать. На любые…
– Здесь, как я понимаю, деньги ей ни к чему, – усмехнулся Ляхов, – будет работать исключительно за харчи?
– Совершенно точно. И еще – зная ее натуру, могу предположить, что она уже обдумывает способ воскреснуть…
– Этого нам только не хватало…
– Да как вам сказать. Я, пожалуй, не стал бы утверждать, что эти надежды так уж безосновательны…
– В самом деле, чего уж мелочиться. В загробный мир мы дорогу наладили, с покойниками общаться научились, осталось показать им обратный путь. Прецеденты есть, по крайней мере литературные. Только мне становится все страньше и страньше, как выражался один персонаж Кэрролла.
– Не нравитесь вы мне сегодня, Вадим. Прошлый раз вы держались куда бодрее. Давайте, соберитесь. Обменяемся мнениями с нашими новыми коллегами, а потом вам нужно будет просто хорошенько поспать. Договорились?
– А что еще остается?
Уже возвращаясь «домой», то есть в особнячок по соседству с розенцвейговым, до Ляхова дошла простейшая разгадка мучившей его детали. Ну не мог Чекменев доверить Григорию Львовичу генератор. Пусть и ранцевый. Тем более не поставив в известность его. В какой-то гораздо более тонкой игре генерал был способен на любые неожиданные решения, а здесь – нет. И скрывать что-то ему от Ляхова с Тархановым незачем, и конспирация, если бы и была, раскрылась тут же, при одном взгляде на этих несчастных гусей.