И когда он указал на дверь, ведущую в мезонин, в лице ее нечто дрогнуло. И глаза блеснули осмысленно.
— Держи ее, Короткевич! Руки свяжи и охраняй. Здесь стой. Я сейчас…
Дверь тоже крепкая, пусть и не железная, голыми руками ломать заморишься, снова взрывать — спрятаться негде.
— А ну, ефрейтор, общупай ее хорошенько. Ключ ищи, — крикнул он, пока что пытаясь поддеть ножом и отодрать планку, под которой должен скрываться язычок замка.
— Есть, господин полковник, — Короткевич бросил ему желто-блестящий ключ с двумя бородками.
Хорошо, если он!
Оказалось, он самый. Ловко вошел в скважину, а женщина вдруг стала подвывать утробным каким-то, почти нечеловеческим звуком.
Такое мы тоже видали и слыхали, мельком подумал Ляхов, сообразила, теперь под одержимую косить будет.
— Короткевич, дай ей еще пару раз по роже…
Максим сидел на полу в углу комнаты, куда не могли достать пули ни с улицы, ни через дверь, пристегнутый у трубе отопления сразу двумя наручниками, за каждую руку отдельно. Рот заклеен широким куском пластыря. Лицо красное, будто у него приступ гипертонии.
Но главное, живой!
Вадим сдернул пластырь, не рассчитав усилия, Максим вскрикнул. Побриться он утром не успел, и пробивающаяся щетина крепко прихватилась клеем.
— Уф-ф, — Бубнов выдохнул воздух, задышал глубоко и жадно. — Насморк у меня, нос заложило, так чуть не задохнулся, противнейшая, скажу я тебе, смерть…
— Как же это ты так опять поймался? — спросил Ляхов, ковыряясь в замке браслета шилом от складного ножичка. Умелые люди, говорят, дамской шпилькой враз отпирают.
— А ты меня как нашел?
— Путем размышлений…
Наконец и у него получилось, наручники остались висеть на трубе, Максим встал, потирая запястья. А тут и стрельба окончательно стихла. Ляхов посмотрел на часы. На все про все ушло только девятнадцать минут. А казалось — час минимум. Так что если Тарханов сразу же выслал подкрепление, минут через пятнадцать будут. Да когда ж у нас было, чтоб совсем сразу? Наверняка то одно, то другое. В общем, кладем еще полчаса.
Спустились на первый этаж. Осмотрелись.
Нормально повоевали. Не так, конечно, как Уваров в Бельведере, но тоже впечатляет.
Колосов был жив, не ранен даже, но мрачен.
— Трое убитых, трое раненых, господин полковник. Один — тяжело.
— Сейчас посмотрим…
На трех раненых имеется целых два врача. Роскошно, можно сказать. Когда на одного врача сто раненых, это хуже.
А с военной точки зрения — в строю остались поручик, Короткевич и еще двое. Ну и они с Максимом.
— Что неприятель?
— Убито шестнадцать, пленных два. С этой, значит, три…
— А у них что, раненых нет? — удивился Бубнов.
— Откуда? — изобразил намек на улыбку Колосов.
— Ты свои секретные патроны не применял?
— Да ну, господин полковник! В закрытом помещении…
— Максим, посмотри раненых, а у нас еще дела есть, — он поманил поручика рукой. Отошли к окну с выбитыми стеклами, закурили.
— Помощь к нам идет, да когда придет… Свое дело мы сделали, что и настораживает…
— Не совсем понял, — осторожно переспросил Колосов.
— Опасаюсь я, что к «этим» тоже подкрепление подтянуться может, не двадцать же их на всю Москву было, и для кого они Бубнова похищали? Он тут явно на пересидке был.
— То есть прикажете занять оборону?
— Именно. По всем азимутам, — Ляхов снова выглянул в окно и заметил, что внутри транспортера, не выпустив ручек пулемета, отчего ствол круто задрался в небо, замер в неловкой, неподходящей живому позе водитель.
— Этот — третий или четвертый?
— Четвертый, — вздохнул поручик. — Я только своих посчитал.
— Хреново, — сказал в пространство Вадим. — Их сколько было, нас втрое меньше. Мы их за двадцать минут сделали. Сами сколько продержимся, если что?
— Сколько надо, господин полковник. Так я пошел?
— Шагай и заряжай свои патроны. Пулемет с броника прикажи снять, ящики в дом занесите, спасибо бойцу, вытащил. Я и как звали его не знаю… Ладно, вспомним. Я опять на связь выйду.
Но гудок рации Феста прозвучал на секунду раньше.
— У тебя как? — достаточно беспечным голосом спросил двойник.
— Задание выполнил, потери — половина, то есть со мной осталось четверо боеспособных. Отойти тоже не могу, раненых не унести… Может, ты подъедешь?
— Черт, не знаю даже. Я думал — ты ко мне. У меня ж бойцы не местные, как я их одних отправлю… Ладно, иду!
Секонд не сразу понял, что значит — «не местные». Потом дошло. Дни спецподготовки в Новой Зеландии и в Крыму вспомнились.
Только-только успели оказать помощь раненым, навели относительный порядок на боевых постах, распределили позиции, даже покурили как люди впервые с начала атаки. И тут из соседней комнаты первой, заполошной очередью застучал «ручник». Пока — наш, а через секунду и с улицы ответили.
Зеркальная ситуация.
Вадим вызвал Шульгина.
— Лексан Иванч, — торопился он, — веду последний бой. Заберите хоть Бубнова, из-за него же весь сыр-бор…
Отчего-то он не стал просить, чтобы Шульгин вывел своим непространственным каналом всех. Вряд ли опасался умножения парадоксов, просто показалось неправильным (стратегически) — подмога от Тарханова прорвется с боем, а здесь — никого. Глупо как-то выйдет, а потом опять объяснения выдумывай… Им бы сразу ранцевым генератором оснаститься, так, наверное, под руками их нет. Все в Польше.
Да ведь и Шульгин не предложил ему такого выхода. Сказал только, что наблюдает, до отряда, посланного Тархановым, буквально километр-полтора. Три-четыре минуты — и он будет на месте.
— Где твой Бубнов?
Ляхов оглянулся. Максима, конечно, рядом не оказалось. Где-то уже занимает позицию.
— Черт, сейчас найду!
— Некогда, Вадим, некогда. У меня, может, всего пять минут, чтобы взятую Фестом технику выхватить. Держитесь, скоро свяжемся…
Не мог же Шульгин сказать открытым текстом, что обстановка меняется быстро и почти катастрофически, что он опасается, не находится ли и его CПВ-канал под контролем и в любой момент может быть заблокирован или перехвачен. Что он и так страшно рискует, удерживая открытым проход в машинный зал, забитый чужой техникой, которая сейчас, может быть, стоила дороже солдатских голов. Слишком все вокруг был зыбко, непонятно, подозрительно и странно. Сейчас лишний раз приоткрыться, что под прицелом вражеских снайперов на бруствер вылезти.