Жан-Пьер то и дело поглядывал на свою спутницу. Впервые за годы общения с несчастными и обездоленными он не мог найти подходящих слов для утешения. По глазам девушки было видно, что ослабить бремя обрушившегося на нее несчастья невозможно.
Ариана все больше и больше проникалась трагизмом своего положения. В мире не осталось ни одного человека из тех, кого она любила. Обратиться было не к кому, не с кем было поделиться воспоминаниями о прошлом. А в чужой стране никто не поймет ее языка, никто не будет знать о Герхарде, о Вальмаре, о доме в Грюневальде, о матери, о фрейлейн Хедвиг, о каникулах на берегу озера, о глухом Бертольде… В Америке нет ни одного человека, который видел бы, как Герхард устраивает взрывы в своей химической лаборатории. Никто там не знает Манфреда. Вот таков новый мир, куда она едет. Американцам не понять, что она испытала, сидя в тюремной камере. Сначала домогательства Гильдебранда, потом чудесное спасение и жизнь с Манфредом в Ванзее. Кому в Америке можно будет рассказать, как она варила мужу рагу из ливерной колбасы. Как выбирала покрывало для спальни? Никому там не интересно, какими глазами смотрел на нее Манфред в то памятное утро, каким холодным было его лицо на мостовой возле рейхстага. События последнего года, да и всех двадцати лет ее жизни, никому не интересны. Ариана сидела рядом с Сен-Марном и стремительно приближалась к кораблю, который увезет ее навсегда. Вряд ли ей суждено вновь испытать чувство близости с другим человеком.
– Ариана! – позвал ее звучный голос с французским акцентом.
Утром, перед отъездом в Гавр, Жан-Пьер не решился затевать беседу с Арианой. Она была совсем больна, едва поднялась с кровати. Вчера она дважды падала в обморок. Сейчас Сен-Марну показалось, что девушке немного лучше. Только бы она перенесла плавание. Если останется жива, ее наверняка пустят в Штаты. Америка радушно встречала беженцев большой войны.
– Ариана, – вновь позвал он, и она с трудом отрешилась от черных мыслей.
– Да?
– Вы долго прожили с Манфредом?
– Почти год.
– Что ж, сейчас год вам, должно быть, кажется целой вечностью. Но учтите, – его губы чуть тронула улыбка, – в двадцатилетнем возрасте год кажется длинным, как сама жизнь. Пройдет еще двадцать лет, и вы станете оценивать движение времени по-другому.
– Вы хотите сказать, что я забуду Манфреда? – ледяным тоном спросила Ариана.
Ее возмутило, что Сен-Марн может предполагать подобное. Но Жан-Пьер лишь грустно покачал головой:
– Нет, милая, вы его не забудете.
Он вспомнил о жене и дочери, погибших всего три года назад, и боль с новой силой пронзила его сердце.
– Вы его не забудете. Но со временем боль станет менее острой. Она перестанет казаться вам невыносимой. – Он обнял ее за плечи. – Будьте благодарны судьбе, Ариана, за то, что вы еще молоды. Для вас ничего еще не кончилось.
Он очень хотел хоть как-то обогреть ее, но в огромных синих глазах не возникло и лучика надежды.
Когда они прибыли в порт, Жан-Пьер не стал выходить из автомобиля. Это было бы слишком сложной операцией – пришлось бы доставать кресло-каталку из багажника, пересаживаться с помощью шофера, потом проделывать все это снова в обратном порядке. Все равно Жан-Пьер больше не мог ничего сделать для своей подопечной. Он договорился, что ее доставят в Нью-Йорк, а там ею займется Женское общество взаимопомощи.
На прощание Сен-Марн протянул Ариане руку через открытое окно. Она стояла возле машины, держа в руке маленький фанерный чемоданчик, который экономка Сен-Марна разыскала где-то в подвале. Добрая женщина уложила туда кое-что из вещей погибшей жены Жан-Пьера. Скорее всего одежда окажется для девушки слишком велика. Она казалась совсем миниатюрной, похожей на ребенка. Тоненькое личико с большущими глазами было таким несчастным, что Сен-Марн заколебался: не делает ли он ошибки? Может быть, Ариана слишком слаба для такого путешествия? Но преодолела же она шестьсот миль от Берлина до Парижа – пешком, на машине, в телеге, в джипе. Если уж она выдержала такое девятидневное путешествие, как-нибудь перенесет и недельное плавание через океан. Во всяком случае, дело того стоит. Она должна как можно дальше уехать от кошмарных воспоминаний, начать новую жизнь в новой стране.
– Вы ведь сообщите мне о себе? – спросил Жан-Пьер, чувствуя, что похож на любящего отца, который отправляет любимое чадо учиться за границу.
Слабая улыбка тронула бледные губы.
– Да. Обязательно. Спасибо вам, Жан-Пьер… за все, что вы для меня сделали.
Жан-Пьер кивнул:
– Мне бы очень хотелось… чтобы все сложилось иначе.
Жаль, что рядом с этой девочкой не стоит Манфред.
Она поняла, что он имел в виду.
– Да, мне тоже.
– Прощайте, Ариана, – нежно произнес он. – Счастливого путешествия.
Взглядом она поблагодарила его еще раз и стала подниматься по трапу на корабль. Она обернулась в последний раз, помахала Сен-Марну рукой и прошептала: «Прощайте». По ее щекам текли слезы.
Пароходу «Гордость пилигрима» это название подходило как нельзя больше. Тесный, дряхлый, пропахший плесенью корабль и в самом деле выглядел так, словно на нем путешествовали еще первые переселенцы в Америку. Но при этом «Гордость пилигрима» вполне держался на плаву, да и в пассажирах недостатка не было. Судно было зафрахтовано совместными усилиями нескольких американских благотворительных организаций, среди которых главенствовало нью-йоркское Женское общество взаимопомощи. Оно уже организовало четыре подобных рейса и перевезло больше тысячи беженцев из разоренной войной Европы. Члены Женского общества взаимопомощи находили спонсоров для своих подопечных, рассеяли их по всей территории Соединенных Штатов. Нью-йоркским энтузиасткам удалось подобрать неплохую команду, которая весьма ответственно подходила к своему делу, доставляя женщин, мужчин, стариков, детей из опустошенной Европы в Америку, где их ждала новая жизнь.
Почти все пассажиры были в неважном физическом состоянии; многие попали во Францию из других стран. Некоторые неделями, а то и месяцами брели по дорогам. Были и такие, в особенности дети, которым довелось обходиться без крова в течение нескольких лет. Все эти люди изголодались, многие никогда не видели моря, никогда не путешествовали на корабле.
Женскому обществу взаимопомощи не удалось найти дипломированного корабельного врача, но зато пароходу повезло с медсестрой. Эта молодая женщина прекрасно знала свою работу, на пароходе она была поистине незаменима. Медсестре пришлось девять раз принимать роды, несколько раз помогать при выкидышах, у четырех пассажиров случились инфаркты, шестеро умерли. Нэнси Таунсенд – так звали эту женщину – привыкла иметь дело с голодными, усталыми, отчаявшимися людьми, которые столько претерпели в эти страшные годы. В предыдущем плавании на корабле оказались четыре женщины, которых немцы продержали в тюрьме возле Парижа два года. Американцы освободили заключенных, но женщины были в таком состоянии, что две из них умерли во время плавания. Встречая на борту пассажиров, Нэнси знала, что не все они доплывут до Нью-Йорка. Она уже научилась распознавать тех, кто может не вынести плавания. Но нередко оказывалось, что не выдерживали как раз те, кто выглядел более благополучно. Были люди, силы которых иссякали, когда испытания уже близились к концу.