Улька дулась. Она продолжала с ним разговаривать, они даже выпили чай с гренками. Но она отводила глаза.
Он разозлился. Очень разозлился, как не злился ни на Кареева, ни на Золотарева. И сказал, что через день притащит ей тридцать таких шариков. Уля плакала. Он промолчал и отправился в путь.
Знал куда.
Такие шарики водились в изобилии на четырнадцатом километре к западу от их разъезда. Когда-то там был пакгауз, со стекольного завода по узкоколейке доставляли вагоны с банками и бутылками и перегружали их на большие поезда. Много стекла билось. Со временем стекло на насыпи обкатывалось бесчисленными вагонами, превращалось в крупную стеклянную картечь, после чего неизвестным путем эта картечь распространялась по железнодорожному полотну за километры. Найти было легко, достаточно просто прогуляться.
Иван отправился в путь. Четырнадцать в одну сторону, четырнадцать обратно. Он вышел из дома в пять и вернулся в одиннадцать. Возле Еленского чуть не попал под товарняк, машинист гудел так, что Иван оглох на левое ухо.
Он добыл семнадцать обычных шариков, два шарика глубокого голубого цвета, и два шарика с внутренними искрами. Очень хотелось найти что-нибудь необычное, шарик с двумя искрами или еще что-нибудь, чтобы ей понравилось.
Он принес шарики, но Улька уже утратила к ним всякий интерес, ей больше не хотелось видеть сны с полетами, ей хотелось шиншиллу. Ее двоюродной сестре купили шиншиллу, и теперь Улька не мыслила без шиншиллы существования. Она говорила только о шиншиллах, рисовала шиншилл, и даже придумала для шиншиллы имя.
Джина.
Иван позвал ее купаться, Улька в ответ попросила смастерить для шиншиллы клетку. Он не выдержал. И это тоже случилось в первый раз. Ему ничего не оставалось. Он взял ее руку и сжал.
Дальше все было хорошо. Очень. Погода наладилась, они купались и гуляли и не вспоминали о случившемся. Иногда она морщилась — правая ладонь болела, два пальца все-таки.
Но Иван был рад, что все так получилось. Теперь все стало понятно. Окончательно. Был он, была она. Между ними воздух. И ничего больше. Никаких шариков.
О шиншилле Улька больше не вспоминала. Иван подозревал, что она опасалась, что он разберется с каждым, кто потревожит воздух между ними. Пусть это будет даже зверек размером с кулак.
В августе приехал ее отец, дядя Федор. Они долго разговаривали с матерью на веранде и в первый класс он и Улька отправились вместе. Держась за руки. Рюкзаки за плечами, большие букеты.
Он счастливо улыбался.
Ждать оказалось тяжело.
Он начал ждать еще с зимы, еще тогда, тогда, в декабре.
Стал снег, разъезд накрыло тяжелой лапой и темнотой, светился лишь фонарь над ларьком Крыловой, да над перроном болтались синие полосы ламп. Семиволковы ждали на перроне. Тетя Даня, Петька, она. Тюлька еще.
Этого, Владика, не было, видимо, вчера уехал, только семья. Дяди Фёдора тоже не было, он решил пробираться к городу через завалы на джипе, а своих решил отправить на поезде, так безопаснее. И теперь они ждали пригородного. Тетя Даня курила, Улька мерзла и притоптывала сапожками, а может, просто вид делала, что мерзнет. Петька и Тюлька ползали по перрону, выкатывая снеговика.
Аксён стоял возле дома Юрьихи, смотрел на перрон через сломанный забор.
Надо подойти. Он и собирался подойти. Говорил себе — вот сейчас, еще минута и подойду. И скажу, речь была заготовлена и запомнена. Но так и не решился.
Он никогда не думал, что это так. Больно. Не в голове где-то больно, не в какой-нибудь там душе, а по настоящему. Пригородный тронулся, и в животе тут же поселилось тяжелое тянущее чувство, угли, ветер дул и боль вспыхивала, что-то лопалось внутри.
Пригородный втянулся в снег, свет над перроном погас в целях экономии, осталась только метель. И где-то в ней, прямо и вверху, звякала лампа, Аксён стоял за забором, так и стоял.
Мимо прохрустел Тюлька. Он глухо выл, Аксёна он не заметил.
Аксён выбрался на перрон. На западе сквозь метель виднелись красные точки семафоров, на востоке не было ничего. Перрон был завален снегом, следов нет. Кособокий снеговик. Аксён приблизился. Снеговик смотрел пластиковыми пробками от колы и улыбался дугой из десятикопеечных монет. Без носа, только дырка. Видимо, нос вытащил Тюлька.
Снеговику было весело. Он издевался, насмехался своими десятикопеечными зубами. Аксён стащил перчатку. Сейчас зубы. И глаза. И вообще, расколет эту тупую репу, выпустит на воздух снежные мозги, потом будет прыгать, так, чтобы снег к снегу…
Но он не ударил.
Вместо этого он привалился к холодному круглому боку и начал ждать.
Раньше он никогда не ждал. Разве что по мелочи. Лета, к примеру. Чтобы тепло, чтобы можно было не возвращаться домой, жить в шалаше у реки или болтаться по лесу. Чтобы в любой момент можно было заглянуть к ней в гости и отправиться куда-нибудь вместе. Или Дня Победы. В День Победы все было хорошо. Готовился стол, пекся пирог, иногда даже гости приходили. Даже Чугун себя хорошо вел.
Но это все было не то. Настоящее ожидание оказалось совсем другое. На следующий день он проснулся и не почувствовал ничего. Снегопад продолжался, засыпало все, и выбраться из дома не получалось, Аксён провалялся весь день в койке, не вставал даже обедать, хотя Чугун наварил с утра килечного супа.
Обидно. Она была недалеко, совсем рядом, он мог дотянуться до нее легко, даже сквозь пургу. Несколько часов через снег и все. Если бы она уехала куда-нибудь в Америку, или в кругосветное путешествие, или в какой-нибудь Иркутск, то ему было бы легче. А сейчас он знал, что она здесь, что он может пойти…
Нет, он конечно мог пойти…
Не мог.
Потому что… Потому что она на него больше не смотрела.
К вечеру Аксён понял, что лучше не думать. Лучше начинать ждать.
Январь. Самый быстрый. Проскакивает так, что не успеваешь заметить.
Февраль. Холода. Жить легко — надо колоть дрова, топить печь, затыкать щели в стенах свернутыми в жгуты газетами, и все равно холод, лезет из подпола, стекает с потолка, и в углу, там, где прогнило, нарастает сиреневая сосулька.
В марте будет тяжело. Станет больше солнца, потечет снег, в такую погоду ждать непросто. Но приятно. Потому что март последний месяц. Каникулы начнутся двадцать третьего, но особо надеяться не стоит, Семиволковы могут и задержаться. Поехать во Владимир к родственникам. Или к Деду Морозу, в Великий Устюг. Или, что скорее всего, к морю, у них там квартира. Или еще что придумают, с ними так всегда, возьмут, да и махнут в какое-нибудь интересное место. На Ахтубу, сомов ловить, дядя Фёдор рыбак.
Но к концу месяца они вернутся. Или к апрелю. В школе Ульяку всегда отпускают, она отличница, может задержаться и на подольше, на неделю. Точно, она приедет в апреле. Наверняка уже. И тогда он ей скажет. Или нет, он ей ничего не скажет, просто зайдет в гости, зевнет, и будет все по старому.