На обратном пути Таня, раздосадованная неудачей с полосатыми гусеницами, повторяла Ваньке:
– Валялкин! Я тебя ненавижу!
– А я тебя навижу! – хладнокровно отвечал Ванька.
Таня пыталась взять себя в руки. Ей ужасно хотелось сказать гадость. Гадость шевелилась внутри и барабанила в грудную клетку маленькими ручками. И Таня не выдерживала.
– Валялкин! Я! Тебя! Ненавижу!
– А я тебя навижу! – отзывался Ванька.
Это уже становилось своеобразной игрой, которая грозила превратиться в сценарий. Правда, ту же игру Таня прокручивала и с Глебом.
С человеком начинают происходить чудеса, как только он перестает себя жалеть и начинает жалеть кого-нибудь другого. А он крайне редко перестает. Поэтому чудеса так редко и происходят.
Йозеф Эметс
Еще издали по радостно возбужденным голосам, по звону передвигаемой посуды, по стуку ложек о тарелки, по молодцеватому гарканью молодцев из ларца можно было догадаться, что они успели вовремя. Обед в Зале Двух Стихий только начинается.
Таня с Ванькой торопливо привели себя в порядок заклинанием Пылесоссимо, известным как заклинание чистоты и экстренного наведения порядка. Правда, порядок с его помощью наводили редко. Заклинание упорно расставляло все вещи так, как желало само, и после невозможно было ничего найти. Действовало заклинание по принципу компактности. Например, сережки оно легко могло засунуть внутрь тюбика с зубной пастой, а чай ссыпать в одну емкость со стиральным порошком, опять же, чтобы они занимали меньше места.
Прошмыгнув в Зал Двух Стихий незамеченными, Таня с Ванькой сели за один стол с Ягуном. Столовая постепенно заполнялась. Одной из последних появилась припозднившаяся Лиза Зализина. Всех знакомых она спрашивала: «Что у тебя плохого?» Спрашивать «что у тебя хорошего?» было ей неинтересно.
Знакомые это хорошо понимали и вываливали ей все ужасы из своей жизни. Если у кого-то ужасов не было, они раздували ужасы из пустяков. Это был единственный способ удовлетворить зализинское любопытство и заслужить ее одобрение.
Таня толкнула Ягуна локтем.
– Нас кто-нибудь искал?
– А разве вы куда-то уходили, мамочка моя бабуся? – удивился играющий комментатор.
Таня была разочарована. Человеку, только что вернувшемуся, всегда кажется, что его кто-то ищет.
Ягуну было не до них. Он рассказывал Лотковой об их общем знакомом – Шурике Чпурикове. Когда-то этот Чпуриков был влюблен в Катю, и Ягуну хотелось по этому случаю немного попрыгать на его репутации. Покинув Тибидохс, в лопухоидном мире Шурик устроился неплохо. А все потому, что имел способность наводить на людей стихийную магию забвения. Действовало это так. Он покупал в магазине банку сгущенки и забывал ее взять. Возвращался и говорил:
– Девушка! Я оставил сгущенку!
Ему давали сгущенку. Он выходил и через минуту снова заходил:
– Девушка! Ой, беда какая!
– Что, опять сгущенку забыл?
– Да, забыл!
И снова ему давали сгущенку. Чпуриков возвращался и десять, и пятнадцать раз – и так до тех пор, пока в магазине вообще оставалась сгущенка. В результате съемная однушка Чпурикова (вторую комнату хозяева закрыли на ключ) была под завязку набита всевозможными консервами и прочими вещами, которыми Шурик не поленился запастись.
Разумеется, с квартирной хозяйкой, раз в месяц приходившей проверить сохранность вещей в запертой комнате и получить деньги, Чпуриков расплачивался по той же схеме. Один раз давал больше, чем надо, а потом много раз получал сдачу с одной и той же суммы.
– Чпуриков хоро-оший! Бедный тако-ой! Раньше, когда краснел, невидимым становился! – задумчиво протянула Катя.
Ягун чуть не подавился. Ему сложно было поверить, что девушке кажется хорошим всякий парень, который когда-то за ней ухаживал. Даже при условии, что он прыгал при этом по веткам, как бабуин, и, показывая силу, вырывал молодые деревья.
– А чем он сейчас занимается? – спросил Ванька.
– Ничем не занимается. Сгущенку лопает и по городу гуляет! – торопливо сказал Ягун.
Ему больше не хотелось говорить о Чпурикове, и он переключился на первенство мира по драконболу. Теперь от него доставалось недавно появившимся командам.
– Разве эти бедолаги способны понять, что такое драконбол? Нет, нет и еще раз нет! Тут работает градация удовольствий в зависимости от предварительно затраченных усилий!
– Чего? – осторожно переспросил Ванька.
– Ну, автомеханик, к примеру, может не знать, что такое наслаждение музыкой, и при этом будет счастлив. Чтобы понять, что такое музыка, – надо попотеть в музыкалке лет пять.
– А ты-то знаешь, что такое наслаждение музыкой? – спросил Ванька с сомнением.
Ягун закашлялся.
– Издеваешься? Да мне медведь потому на ухо не наступил, что там до него мамонт попрыгал!
Неожиданно за столом преподавателей началось какое-то оживление. Таня увидела, как забегал Тарарах, как Великая Зуби подняла брови, как Сарданапал нетерпеливо выпутывает бороду, которая закрутилась вокруг ножки стула и мешает ему встать.
Потом учителя разом снялись с места и, словно осиный рой, понеслись к выходу из Зала Двух Стихий. Таня услышала, как на ходу академик выговаривает Тарараху:
– Ты же говорил: послезавтра!
– Да я и сам так думал! – оправдывался питекантроп.
Не прошло и минуты, как все были на стенах. За преподавателями валила толпа учеников. Кто-то из старшекурсников подзеркалил, а новости в Тибидохсе распространяются моментально.
Они успели вовремя. Над тибидохским парком низко летел огромный дракон, впущенный семью радугами Грааль Гардарики.
«Я ничего не успела сказать! Ни Гулебу, ни Рэйто, ни Гуньо, ни Шурею!» – обеспокоенно подумала Таня, пытаясь отыскать их в толпе. Однако откуда-то нахлынули шустрые младшекурсники, ухитрявшиеся быть сразу повсюду, и Таня никого не смогла найти.
Дракониха опустилась рядом с подъемным мостом и, не рассмотрев, снесла хвостом вечноцветущее персиковое деревце – главное украшение круглой клумбы. Дежуривший на мосту Пельменник шагнул ей навстречу, крича и угрожая секирой. Дракониха пригнула морду к земле, спрямляя шею. Драконьему пламени нужен разгон.
Обычно Пельменник бывал туповат, но тут сообразил сразу. Секунду спустя он летел через перила, а ему вдогонку неслась тонкая струя раскаленного пламени. Поначалу бесцветная, струя постепенно набирала яркость и к моменту, когда пламя облизало воду рва, была уже голубоватой.
Пугнув Пельменника, дракониха потеряла к нему интерес и, раскинув крылья, медленно повернулась к стенам Тибидохса точно затем, чтобы позволить получше разглядеть себя.