– А ты?
Ванька пробормотал, что у него прекрасный свитер, ужасно толстый, и принялся торопливо застегивать Тане пуговицы. Таня поняла, что он отдал ей свою защиту. С ее точки зрения, это нелепый, лишенный логики выживания поступок, но все равно в нем что-то было. Что-то вызывавшее у Тани тревогу и недоверчивую радость.
– Ну что, всунул меня в свою кубышку? Потопали!
До зимы было далеко, но каменный Тибидохс всегда отличался сыростью. В Жилой башне домовые топили печи, но остальные башни были в удручающем состоянии. Протопленные классы сменялись ледяными лестницами, где сквозняки свистели в незаделанных дырах рассохшейся кладки.
Час был поздний. Почти все ученики и учителя Тибидохса разошлись по комнатам и старательно заперли двери на ночное заклинание Дрыхнус беззадненогус, срабатывающее как на красные, так и на зеленые искры.
Нежить кучковалась внизу лестницы. Сверху казалось: ветер перекатывает большие комья пыли. Серые кучки нежити то, сталкиваясь, разрастались, то распадались, то вытягивались цепочкой. Изредка кто-то из мертвяков или хмырей пытался поставить ногу на лестницу, но его отбрасывало бьющей от статуи Древнира красной молнией. На выщербленном мраморе оставался холмик праха.
– И Поклеп еще уверяет, что он гуманист! – сказал Ванька.
– Может, это Зуби?
– Не, молнии – это не ее почерк. Слишком кровожадно. Зуби предпочитает более сложные ловушки. Посмотри туда! Вот это – Зуби!
Таня увидела, что целая толпа нежити бежит гуськом, затылок в затылок. Злобная, молчаливая, целеустремленная, она обегала выступ каменной стены, увенчанный небольшим балкончиком, толкаясь, протискивалась в узкий проход, задирала голову, петляла, а потом выскакивала с противоположной стороны и снова лезла под балкон.
– Бег по кругу? – спросила Таня.
– Хуже. Заклинание одуряющей бесцельности. Ну, вроде как у людей: сон – хмурое утро в транспорте – работа – обратная дорога – какое-нибудь скомканное удовольствие вроде телевизора – сон. И глухое, накапливающееся раздражение на жизнь.
– А какое у нежити скомканное удовольствие? – спросила Таня.
– Пищевое. Когда они бегут под балкончиком, сверху падает гнилая селедка. Но достается она тому, кто пробежал полный круг… Самое интересное, что заклинание-то пустяковое! Чтобы разорвать магию, достаточно на секунду остановиться и отыскать цель вне повторяющихся действий. Какую-нибудь светлую, большую, радостную цель. Или просто поднять лицо к небу.
– Тут нет неба. Тут подвал.
– В том-то и дело!
Ванька озабоченно протер свое кольцо свитером, чтобы боевые искры были ярче.
– Незаметно проскочить не удастся. Тут их целая толпа, а дорога одна. Заклинания от нежити не забыла?
– Да не вопрос!
Ванька все еще сомневался. В нем было столько заботливости, что Таню она раздражала. Ей казалось, что заботливость это не мужская, а родительская. Не хватало только, чтобы он вытирал ей нос тряпочкой.
– Ну смотри! Не перепутай ничего! С мертвяками не разговаривать, на их вопросы не отвечать, подарков от них не брать! Мотис-ботис-обормотис действует против обычных болотных хмырей, но не работает против харизматических…
– Слушай! Да знаю я все! Не читай мне лекций! – взорвалась Таня.
– Я о тебе пекчусь!
– «Пекчись» о ком-нибудь другом!
– Хорошо, – терпеливо согласился Ванька. – Просто я чаще твоего контактирую с этими товарищами и знаю, чего надо бояться. И самое важное! Не атакуй всю нежить подряд, а только ту, что на тебя нападает! Нам ни в коем случае нельзя бесить всю толпу! Нас тогда просто сметут! Я, конечно, буду любить тебя и с обгрызанными ушами, однако…
– Валялкин!
– Все-все, молчу!
Таня с Ванькой не решались расстаться с безопасной лестницей. Перед ними шевелилась плотная толпа нежити. Нежить переминалась на месте, сопела, ухала, бормотала. Неожиданно вперед выскочил плотный хмырь. Увидев Таню, он издал пронзительный вопль и прыгнул, распластавшись в воздухе. Молния, ударившая из статуи Древнира, лишь опалила ему щеку.
Хмырь летел на Таню. Готовая достойно встретить его, она отвела назад руку с ножом-невидимкой, но Ванька оттолкнул ее. В результате хмырь обрушился на Валялкина и вцепился зубами ему в ботинок.
– Ну и зачем ты это сделал? Чего ты добиваешься? – спросил Ванька тем терпеливым медицинским голосом, которым он обычно разговаривал с кусающимися животными.
– Ненавижжжу! Приперлиссссь со своей Танечкой! Чтоб вы сдоххххли! У вас вскипит мозг! Черви выпьют вам глазззза! – прошипел хмырь, не выпуская ботинка.
– Твоимус устамус! – с перстня у Ваньки сорвалась зеленая искра.
Глаза у хмыря стали быстро вращаться в орбитах. Хмырь отпустил ногу Ваньки, схватился за голову и с диким криком покатился по ступенькам. Из ушей у него валил пар.
– Что это было? Что за Твоимус устамус?
Ванька наклонился, озабоченно ощупывая ногу.
– Заклинание усиливающего возврата. Самое интересное, что заклинанию все равно что возвращать. Если бы этот хмырь пожелал мне ящик шоколада, заклинание выдало бы ящик шоколада. Только они никогда ничего хорошего не желают! – вполголоса сказал Ванька.
Тане вспомнилась Великая Гонка и увязший в болоте Юрсон, проклинавший всех, кто пробегал по насыпи. А ведь мог бы крикнуть: «Удачи!» Просто так пожелать, от всей души, погружаясь ноздрями в тину, и, плевать, помогут или нет.
– Qui nimium properat, serius ab solvit [6] , – проворчал перстень Феофила. Таня поняла, что ее осторожный дед не горит желанием очертя голову кидаться в толпу нежити.
Она и сама с удовольствием вернулась бы, но рядом стоял Ванька, и, задиристо оглянувшись на него, Таня шагнула с последней ступеньки. Мгновение – и Ванька оказался рядом.
Они шли, прижимаясь друг к другу плечами. Пробирались в тесной толпе нежити, которая точно и не замечала их. Если не считать того первого бешеного хмыря, никто больше на них не бросался. Со всех сторон Таня слышала пыхтение, сопение. Ее цепляли локтями, бесцеремонно толкали, ругались. Кто-то икал, кто-то отгрызал кому-то пальцы. Кто-то упрямо глотал пуговицы, выпадавшие у него из дыры в животе. Здоровенный мертвяк сипло, забитыми глиной голосовыми связками рассказывал пошлый анекдот, а после сам же смеялся, откашливая кусочки земли.
Они пробирались все дальше по лабиринтам, по идущим вниз лестницам. Потолки становились ниже. Сырой воздух казался густым, как кисель. Порой Таня едва разбиралась: пьет она или дышит. Сознание атаковали смутные образы – должно быть, от простейшей, потерявшей сущность нежити, которой встречалось здесь немало.