Вроде бы на мировой арене всё складывалось не так плохо, учитывая удачную договоренность с американским президентом. Но что с той Америки в военно-политическом смысле? Прикрыт тихоокеанский фланг, появились у России открытые для захода и ремонта порты Сан-Франциско и Сан-Диего, свободные, в случае конфликтов с третьими странами, от ограничений по срокам стоянки и необходимости разоружаться. На дипломатическом уровне господин Доджсон, зная свою выгоду, благожелательный к России нейтралитет сохранит. Ну а воевать со своими старшими братьями [84] на нашей стороне его никто заставлять не собирается. Есть поинтереснее проекты.
Значит, воевать всё равно придётся только нам. Непосредственно с Альбионом, при этом предполагая, что на его сторону в любой момент могут перейти от половины до двух третей крупных и мелких сопредельных государств. Как в Крымскую войну. Непрерывно ожидая «удара ножом в спину [85] » или глотка яда в дружески поданном некоей условной «миледи Винтер» бокале. От любого, кого теоретики-генштабисты числят в «нейтралах» или «союзниках».
А настоящих союзников у России только два, любил повторять Александр Третий, «её армия и флот». Романовы и Россия всегда должны помнить, как валявшийся в ногах у Николая Первого австрийский Франц Иосиф умолял спасти его от охвативших половину «лоскутной империи» венгерского и польского восстаний. И что? Мятежи русские дивизии легко подавили, империя Габсбургов очередной раз была спасена, царь получил титул «палача и жандарма Европы», а неблагодарный австрийский Франц через семь лет выступил на стороне антирусской коалиции англо-франко-турко-итальянцев. Такое можно простить, имея характер Николая Второго. «Страстотерпец и великомученик», что с него взять? Нынешний самодержец считал даже Николая Первого слишком деликатным человеком, не собирался никому ничего прощать, а уж тем более помогать бесплатно. Неплохо было бы установить в зале для аудиенций геральдический щит с девизом, золотом по лазоревому полю: «Утром деньги, вечером стулья». Эта книга, презентованная Ляховым, очень Императору понравилась.
Международная обстановка выглядела странно, Олег Константинович не постеснялся употребить именно это слово. Нормы и обычаи взаимоотношений цивилизованных стран в течение двух третей двадцатого века стали настолько изощрёнными, предусматривали, кажется, все возможные виды межгосударственных конфликтов и способы их разрешения. То есть август тысяча девятьсот четырнадцатого года не должен был повториться ни в каком варианте. И вдруг оказалось, что все изощрённые дипломатические методики превращаются в труху, стоит только отказаться их применять. И война, хоть локальная, хоть мировая, может вспыхнуть в любой момент, стоит только достаточно сильному игроку на мировой шахматной доске дать понять всем остальным, что их резолюции и санкции он видал очень далеко, а на несколько миротворческих батальонов ООН и ТАОС он плевать хотел, имея отмобилизованную массовую армию. Причём таким образом может поступить даже Россия, не имеющая сопоставимого по силе союзника. Что тогда говорить о Великобритании, со всеми основаниями рассчитывающей на вооружённую поддержку своих «исторических союзников» и благожелательный нейтралитет всех остальных.
Олег Константинович собрал в Кремле Главный военный совет, доставшийся ему по наследству от парламентской республики, который он всё никак не удосужился распустить, именно как орган, не приспособленный для выполнения предписанных ему функций. Ему сейчас нужна была не квалифицированная военная и геополитическая оценка складывающейся обстановки, на то хватало собственного разумения и помощи «пересветов». Императору гораздо интереснее было понять, с какими людьми ему пришлось бы спасать Отечество, если бы война началась завтра, и как быстро они довели бы державу до катастрофы. Как демократическое правительство Францию в тысяча девятьсот сороковом году соседней реальности. Кое-какие предварительные выводы он сделал по итогам польской кампании, сейчас готовился к окончательным.
Канцлер с военным, морским, иностранных дел и ещё несколькими министрами, главкомы трёх родов войск, начальник Генштаба, командующий Отдельным корпусом жандармов, ещё несколько значительных особ, появление которых в зале у прочих приглашённых радости не вызвало.
Заслушали военного министра Воробьёва (в содокладчиках начальник Генштаба Хлебников), морского министра адмирала Гостева. Председатель клуба «Пересвет» (по официальной должности – всего лишь командующий ВВС Московского военного округа), генерал-лейтенант Агеев, сидел с краю длинного стола с довольно толстой кожаной папкой перед собой, постукивал иногда по ней остро отточенным красным карандашом, но похоже было – происходящее вокруг не слишком его увлекало.
Без всяких новомодных устройств обстановка докладывалась по обычным бумажным картам, развешанным по стенам, одной Генеральной и полудесятку – отдельных театров. Министр всё время вертел в руках длинную указку, вроде как светский щёголь тросточку, она, похоже, помогала ему сосредотачиваться.
Император сидел отдельно, за небольшим столиком у окна. Перед ним блокнот, пепельница, раскрытая коробка папирос. Прочим на заседании курить не позволялось, только во время перерывов в буфетной, где подавались бутерброды, прохладительные и прочие напитки.
– Таким образом, господа, – с чувством и пониманием ответственности момента докладывал Хлебников, – стратегическое и международное положение Российской Империи таково: мы очевидным образом вошли в предвоенный период, который я исчисляю с момента назначения Первым морским лордом [86] адмирала Фридмана и перевод пяти эскадр линкоров и трёх – авианосцев с режима глубокой консервации в вооружённый резерв. С объявлением мобилизации их штатного приписного состава, если таковое последует, факт войны можно будет считать состоявшимся. Независимо от текущей политики и деклараций членов будущих коалиций. И мы оказываемся в заведомо проигрышной позиции. По полной аналогии с тысяча девятьсот четырнадцатым годом. В тот раз миротворческие заявления России и её попытка провести частичную мобилизацию только против Австро-Венгрии немедленно вызвала объявление нам войны Германией, хотя взаимных претензий фактически не имелось…