– Сам знаю. Только вот... – я потянул ноги, привязанные к спинке кровати.
А это потому, что надо было меня с самого начала слушаться. Не слушался – и на тебе результат. Я согласен – воровать нехорошо. Но это не ты виноват. Это мир плох. Ты и сам знаешь. А иначе, зачем его взрывать? Все ты правильно придумал. Ты только посмотри, что там в коридоре творится? А что в клубе было? А покойники в метро? Думаешь, где-то в другом месте лучше? Этот мир гниет изнутри. Весь уже прогнил.
Люди смысла в жизни не видят, пустая у них жизнь. Все растеряли. Ничего святого не осталось. Вот и занимают себя, чем придется. Кто-то пьет, кто-то колется, кто-то «к культуре приобщается». Кто-то думает, что влюбляется, кто-то ненавидит всех. Кто-то учится, сам не зная зачем. Кто-то работает день и ночь, чтобы света белого не видеть. Кто-то вот – самоутверждается...
– Уроды, равняйсь! Смирно! – раздалось в коридоре. – Слушай мою команду! По койкам бегооом марш!
Затеянная под конец перекличка закончилась, и всех распустили по палатам.
* * *
Трое втащили к нам в палату обмякшее тело. И только когда они оказались около моей кровати, я понял, что это тело – кривоголовый. Они водрузили его на кровать и замерли, глядя на результаты своей работы.
– Как тяжела жизнь... – пролепетал щуплый мужчина, о котором мне Ивановна рассказывала, что он жертва инопланетян.
Особенно дурная! – добавил Диоген и улыбнулся.
– Что с ним прошептал я .
– Сначала пойми, что с тобой. Потом спрашивай о других, – ответил Диоген.
Неприятный старик. Но с языком у него все в порядке – острый.
– Развяжи, а? – попросил я, показывая на свои руки.
– С развязанными ты дошел до сумасшедшего дома, – Диоген развел руками и склонился надо мной. – Не логично ли предположить, что со связанными твоя жизнь станет лучше?
– Ты больной, да? – я разозлился.
Больной – не больной, но в этом сумасшедшем доме меня по рукам и ногам не связывают, – старик сделал вид, что, мол, разговор окончен, и он уходит.
– Подожди... – получилось вдруг так жалостливо.
– Ну чего еще? – Диоген обернулся. – Сказал же, не буду развязывать. Петька чефирить пошел, а потом пойдет с инспекцией – увидит и накостыляет.
– Ладно, не развязывай. Просто посиди со мной. Пожалуйста...
Диоген притворялся недовольным. Но сел на край моей кровати.
– Подумай об этом, как об уроке, – сказал он, задумчиво глядя в окно. – Если ты, связанный, научишься быть счастливым, то каким счастливым ты будешь, когда тебя развяжут.
– Говорят, мы раньше с тобой дружили...
– Мне этого не говорили, – ответил Диоген.
– Так этого не было? – удивился я.
– Я этого не говорил...
– Тьфу! – я отвернулся к стене. – Чё ты мне голову морочишь?!
– Знаешь, – сказал он вдруг серьезно– серьезно, – однажды я защебетал по-птичьи, и слушать меня сбежалось все отделение. Ради пустяков они сбегаются, бросая любое дело, а ради важных вещей и не пошевелятся! И вот я спрашиваю себя: говорить мне с тобой серьезно или валять дурака?
– Все зависит от того, что ты хочешь услышать в ответ...
– Хорошо, – Диоген поднял брови. – Я хочу услышать правду.
– Ну завернул... А апломба-то сколько! Давай, спрашивай – отвечу!
Диоген расхохотался:
– Раньше ты был умнее!
Я удивленно на него уставился:
– Умнее?..
– Откуда ты знаешь, в чем правда?! – продолжал смеяться Диоген.
– Да уж знаю! – меня бесил его смех.
– Вот и скажи мне, есть смерть или ее нет?
– Есть!
– Да неужто! – он разыграл потрясение. – Ты ее видел?
– Ладно, – огрызнулся я. – Но жизнь-то я точно видел. Это правда. Жизнь есть.
– Тогда объясни, что это такое «жизнь», – предложил Диоген и надменно сложил на груди руки, словно собрался долго и внимательно меня слушать.
– Ну... – я озадачился. – Жизнь – это...
– Это... – вопросительно протянул Диоген.
И действительно, что на это ответишь. Что такое «жизнь»?
– Но я могу о предметах сказать. Это окно. А там – дверной проем, – сказал я, показывая взглядом сначала на окно, а потом на дверной проем.
Диогена и это развеселило:
– А вот я живу в бочке! Что ты на это скажешь? Вон она в том углу стоит...
– Это не бочка. Это кровать.
– Нет, это бочка! – Диоген не шутил, он настаивал на этом.
– Бочка должна быть круглой! – возмутился я.
– А это распрямленная бочка! – и он показал руками, как ее «распрямляли». – Что скажешь?!
– Так ты считаешь, нет правды? – спросил я.
– А мир плох или хорош? – «ответил» мне Диоген.
– Мир плох! – уверенно сообщил я. Уж в этом у меня сомнений не было никаких.
– Это твой мир плох! И худо тебе. А у счастливого мир замечательный! Но ведь это один и тот же мир – твой и его! Он один! Ну, и скажи теперь, плох мир или хорош?
Мой рассеянный взгляд упал на Ваньку. Он лежал на своей постели – неподвижный, закрыв лицо истощенными руками.
– Мир плох, Диоген! – повторил я. – Мир плох.
День четвертый
*Я испытываю внутреннюю опустошенность... Я ничего не испытываю... Я опустошен... Внутри... Меня поместили в изолятор. В одиночку. Клетка. Окно зарешечено. Только одна кровать и все. Видимо, скоро начнут зомбировать.
Утром кривоголового перевели в нейрохирургию, в реанимацию. Он так и не пришел в себя после встречи с кулаком Петра. На отделении было проведено расследование. Допрашивал больных Петр. Остап показал, что кривоголового ударил я.
Все это специально подстроено.
Я продолжил делать свои записи. Диоген украл со стола медсестры ручку, а тетрадь я прячу в нательном белье. Я делаю записи очень тщательно. Если все здесь подстроено, то потом я смогу разобраться в том, что происходит. Когда я запутаюсь... А я уже начал чувствовать, что путаюсь.
Я рисую пальцем в воздухе символ Дао. Две капли, составляющие круг. Это противоположные силы. Весь мир держится на борьбе противоположностей. «Единство и борьба противоположностей». Если одна из них оказывается хоть чуть-чуть сильнее другой, то все – конец игры.
Сила действия равна силе противодействия. Не нужны никакие особенные затраты сил. Нужно просто подыграть одной из противоположностей. Я собираюсь разрушить мир, добавив одну маленькую детальку, но только к одной из сторон... Этого будет достаточно.