– Да, – ответила она, глядя ему прямо в глаза, – Да, если бы я могла, непременно осталась бы! Он взял ее руку и поцеловал.
– Но я обязательно заставила бы акушерок мыть руки! – добавила она.
– Акушерок? – переспросил он. – А, ну да – значит, ты хотела бы иметь от меня детей?!
Мысль о том, что ей пришлось бы рожать без надлежащей врачебной помощи и пребывания в родильном доме, привела ее в ужас, но она ни слова не сказала об этом!
– Да, по меньшей мере дюжину ребятишек! – воскликнула Дуглесс.
Рукав на ее платье был слишком узок, чтобы его можно было поднять, но она и сквозь ткань чувствовала его жаркие губы.
– Ну, и когда же мы начнем делать их? – спросил он. – Мне хотелось бы иметь еще детей!
Веки у нее были сомкнуты, а голова откинута назад. Еще? И вдруг она вспомнила о том, что Николас когда-то говорил ей. Сын! Он тогда сказал, что бездетен, но что некогда у него был сын! Так что же он имел в виду?
Высвобождая руку, она спросила:
– Слушай, Николас, а сын у тебя есть?
– Да, есть мальчик. Но тебе не следует беспокоиться – я давным-давно отослал его с матерью от себя.
Она изо всех сил старалась сосредоточиться и вспомнить. Так значит, сын! Но что же все-таки он говорил тогда? Вот:
«У меня был сын, но он умер – упал и умер спустя неделю после гибели моего брата».
– Нам пора возвращаться. – сказала Дуглесс.
– Но сначала нужно перекусить! – возразил Николас.
– Нет-нет! – решительно произнесла она. Поднимаясь, – Нам нужно повидаться с твоим сыном! Ты тогда говорил, что он скончался неделю спустя после того, как утонул. Кит. А завтра как раз ровно неделя! Мы тотчас же должны ехать к нему!
Николас не стал мешкать. Оставив одного из слуг упаковывать еду и посуду, он вместе с Дуглесс и семью остальными сопровождающими помчался обратно, к дому Стэффордов. Прямо у парадных ворот они спрыгнули с лошадей, и Дуглесс, подобрав юбки, бегом кинулась следом за Николасом.
Он провел ее на третий этаж, где она никогда не бывала прежде, и ногой распахнул дверь. Представшее глазам Дуглесс зрелище ужаснуло ее как ничто другое в шестнадцатом столетии. Годовалый или чуть старше мальчик был от шеи до ножек плотно завернут в полотняные свивальники и подвешен к колышку в стене и очень напоминал мумию. Вся нижняя часть свивальников, через которую он отправлял свои естественные надобности, очевидно, из-за того, что их никто и не думал менять, насквозь пропиталась мочой и экскрементами. Они были и в деревянной бадье, стоявшей под ним на полу.
Дуглесс замерла, в ужасе уставившись на ребенка, глаза которого были полуприкрыты.
– Видишь, ребенок в полном порядке! – сказал Николас. – Ничего с ним не сделалось!
– Значит, ничего не сделалось, – пробормотала Дуглесс. Да если б у них в двадцатом столетии родители вздумали сотворить нечто подобное, их тотчас же лишили бы родительских прав и отдали под суд, а тут Николас заявляет, что ребенок «в полном порядке»!
– Ну-ка, сними его! – распорядилась она.
– Снять?! – удивился Николас. – Но ему ничто не угрожает, и нет причины для того, чтобы…
– Снимай! – приказала Дуглесс, уставясь на него. С видом явного неодобрения Николас схватил ребенка за свивальник в области плеч и держал в вытянутой руке – так, чтобы моча капала на пол, но ни в коем случае не на него. Поворачиваясь лицом к Дуглесс, он спросил:
– Ну, и что же мне теперь делать с ним?!
– Мы сейчас же выкупаем его и оденем так, как полагается, – ответила она. – А ходить он уже умеет? А говорить?
– Но откуда мне знать? – с удивлением спросил Николас.
Дуглесс в отчаянии заморгала глазами: да, между их мирами пролегла не просто временная пропасть! Ей, конечно, потребовалось на это некоторое время, но в конечном итоге она добилась того, что в комнату втащили большую деревянную лохань и принесли горячей воды. Николас что-то бормотал, жалобно стенал и чертыхался, но все-таки развернул своего дурно пахнущего, покрытого грязью сына и погрузил в теплую воду. Несчастный младенец был весь, от пояса и ниже, покрыт сыпью из-за своих свивальников! Дуглесс достала один из кусочков своего драгоценного туалетного мыла и осторожно вымыла ребенка.
В какой-то момент появилась и нянька и, страшно расстроившись, стала говорить, что Дуглесс, наверное, хочет убить мальчика. Николас сначала не вмешивался – возможно потому, что в душе был, вероятно, согласен с нянькой, – но Дуглесс продолжала пристально глядеть ему в глаза, и в итоге он прогнал женщину.
От теплой воды ребенок несколько оживился, и Дуглесс поняла, что он, должно быть, пребывал в состоянии некоторого анабиоза! И она хорошенько отчитала Николаса!
– Но это позволяет избавиться от детского плача! – оправдывался Николас. – Стоит ослабить немного свивальники, и дети начинают орать что есть мочи!
– Что ж, давай-ка тебя упакуем в подобные свивальники и подвесим на колышек, а потом поглядим, не будешь ли ты визжать, как недорезанный поросенок! – возмутилась Дуглесс.
– Но ребенок еще ничего не соображает! – воскликнул Николас, явно ошарашенный и ее действиями, и ходом ее мыслей.
– В самом деле? Да у него уже и сейчас вполне достаточно мозгов, чтобы поступить учиться в Йелл! – ответила она.
– В Йелл? – переспросил он.
– Ну, неважно! А что, у вас уже изобрели английские булавки или еще нет?
Пришлось Дуглесс импровизировать, изобретая что-то вроде пеленок. Николас особенно протестовал, когда, скалывая края сделанной из полотняной тряпки пеленки, она пустила в ход свои броши – одну с бриллиантом, а другую с изумрудами. Плохо только, что у нее не нашлось хоть немного цинковой мази, чтобы смазать опрелости на теле ребенка. Когда наконец малыш был чисто вымыт, насухо вытерт и присыпан пудрой – спасибо еще за бесплатный образец пудры, предложенный ей в какой-то гостинице и засунутой затем в дорожную сумку! – она передала его отцу. Вид у Николаса был испуганный и озадаченный одновременно, но он взял мальчика и спустя некоторое время даже улыбнулся ему. Ребенок тоже улыбнулся в ответ.
– Как его зовут? – спросила Дуглесс.
– Джеймс, – ответил Николас.
Она вновь взяла у него ребенка: это был очень красивый мальчик, с такими же, как у Николаса, темными волосами и голубыми глазами. На подбородке у него обозначилась ямочка.
– Ну, давай-ка посмотрим, умеешь ли ты ходить! – сказала Дуглесс и поставила ребенка на пол – после нескольких неровных шажков тот благополучно достиг ее протянутых к нему рук.
Она еще около часа играла с ребенком, и все это время Николас оставался с ними. Когда Дуглесс стала укладывать малыша спать на ночь, то обнаружила еще кое-что новое в том, как люди елизаветинской эпохи заботились о своих детях. В колыбельке Джеймса, в самой ее середине, была дырка, и ребенка на ночь привязывали так, чтобы его попка приходилась прямо на дырку, а снизу под дырку опять-таки подставляли лохань!