– Вы что… а… американец, наверное? – спросила она, глотая слезы.
– Я из Колорадо. А вы?
– Из М… М… Мэна, – с трудом выговорила Дуглесс и, взяв у него бокал, принялась пить так поспешно, что поперхнулась. – У ме… у меня двоюродные братья в Колорадо.
– Да что вы? А где?
– В Чэндлере, – ответила она, чувствуя, что слезы уже не льются так сильно, как раньше.
– А это не Таггерты, случайно? – спросил он. Она вновь взглянула на него: темные волосы и голубые глаза – прямо как у Николаса! И слезы опять полились вовсю.
Она смогла лишь кивнуть в ответ.
– Когда-то я ездил с отцом в Чэндлер и там встречался с Таггертами, – проговорил незнакомец и представился:
– Меня зовут Рид Стэнфорд. – Он протянул руку, намереваясь обменяться рукопожатиями, но когда она не приняла его руки, сам взял ее руку в свою и, пожимая, проговорил:
– Очень приятно познакомиться с вами! – Он продолжал держать ее руку в своей и молча смотрел, пока Дуглесс не выдернула свою руку.
– Прошу прощения.
– Вот что, – сказала она тогда, – господин…
– Стэнфорд, – подсказал он.
– Да. Мистер Стэнфорд, – начала она, шмыгнув носом. – Я понятия не имею о том, чем именно умудрилась произвести на вас впечатление этакой легкой на «съем» девицы, но смею вас заверить, что я вовсе не такая. Так что, по-моему, вам лучше всего забрать с собой свое шампанское и вернуться на свое место! – Произнеся все это, она изо всех сил старалась быть по-королевски чопорной, но как-то не получалось, поскольку нос у нее покраснел, глаза опухли, а по щекам струились слезы.
Он, однако, и не подумал забрать свой бокал и никуда не ушел.
Дуглесс начала злиться. Может, он – извращенец, обожающий плачущих женщин?! Интересно, что там, черт побери, могло приключиться с ним в детстве, что заставляет его возбуждаться при виде слез?
– Если вы сейчас же не уйдете, мне придется позвать стюардессу, – решительно проговорила она.
Повернувшись к ней, он поглядел ей в глаза и сказал:
– Пожалуйста, не зовите! – И что-то было такое в выражении его глаз, отчего рука Дуглесс, уже протянувшаяся к кнопке вызова стюардессы, повисла в воздухе. – Вы должны мне верить, – проговорил между тем сосед. – Я за всю свою жизнь никогда не делал ничего подобного! То есть хочу сказать, никогда прежде я не клеился ни к одной женщине в самолетах! И даже за стойками баров не клеился, если хотите знать! Дело попросту в том, что вы мне кого-то напоминаете!
Дуглесс больше уже не плакала: что-то знакомое было в том, как он слегка крутанул головой.
– Кого же? – спросила она.
Он легонько усмехнулся в ответ, и сердце в груди Дуглесс забилось: Николас иногда усмехался точно так же!
– Если бы я и рассказал вам, вы бы мне все равно не поверили – слишком уж это показалось бы вам неестественным! – проговорил он.
– Что ж, опробуйте это на мне! Воображение у меня очень развито!
– Ну хорошо, – сказал он. – Вы напоминаете мне одну даму на портрете.
Теперь Дуглесс уже слушала его очень внимательно.
– Когда я был еще ребенком, лет одиннадцати, что ли, мои родители вместе со мной и старшим братом на год переехали на жительство в Англию – мой отец там работал. А мать имела привычку таскать брата и меня по всяким антикварным магазинам, и, боюсь, я не слишком-то был признателен ей за эти выходы. Так все и шло, пока в один прекрасный день, в субботу, я не увидел этот портрет. – Он немного помолчал и, наполнив опустевший бокал Дуглесс, продолжал:
– Это была миниатюра, выполненная маслом, где-то еще в шестнадцатом веке, и представляла собой портрет некой дамы. – Тут он посмотрел на нее, и взгляд его был почти ласкающим – несмотря на ее распухшую от слез физиономию! – Мне очень захотелось иметь этот портрет, – продолжал сосед. – Я этого не в состоянии толком объяснить: не то чтобы я попросту хотел его иметь, нет, я должен был получить его! – сказал он и, улыбаясь, продолжал:
– Боюсь, что в тот момент я был – как бы выразиться поточнее? – не слишком послушным ребенком, озвучивающим громким голосом свои просьбы. Портрет оказался чрезвычайно дорогим, и мать не желала и слушать мои настойчивые просьбы. Однако я не соглашался ни с каким «нет» в качестве ответа на них! В следующую же субботу я самостоятельно сел в метро, вернулся в тот антикварный магазин и все, что у меня было, отдал в качестве предварительного взноса в уплату за портрет. А было у меня что-то около пяти фунтов. – Повернув к ней голову и улыбаясь ей, он продолжил:
– Теперь-то, возвращаясь памятью к тем событиям, я думаю, что старик владелец магазина решил, что я хочу стать коллекционером картин. Но я вовсе не собирался ничего коллекционировать: мне был нужен один лишь этот портрет!
– Ну и что же, вы получили его? – шепотом спросила Дуглесс.
– О да. Мои родители сперва подумали, что я спятил, и решительно заявили, что миниатюра елизаветинских времен – вовсе не игрушка для ребенка, но, когда увидели, что неделю за неделей я трачу все свои карманные деньги только на плату за этот портрет, стали мне помогать. А затем, как раз перед самым нашим отлетом из Англии, когда я почувствовал, что мне никогда не накопить денег на этот портрет, отец повез меня в антикварный магазин и купил его мне в подарок. – Сказав это, сосед откинулся на спинку кресла, как если бы это был конец всей истории.
– А этот портрет у вас при себе? – опять шепотом спросила Дуглесс.
– Да, он всегда со мной – я с ним никогда не расстаюсь. Хотите взглянуть?
Дуглесс только и смогла, что кивнуть в ответ. Из внутреннего кармана пальто сосед извлек маленький кожаный футляр и передал его Дуглесс. Медленно-медленно она открыла крышку. Там, на подкладке из черного бархата, покоился тот самый ее миниатюрный портрет, который некогда заказал Николас. Не спрашивая разрешения, она извлекла его из шкатулки, перевернула и подставила его оборотную сторону к свету.
– «Душа моя найдет твою», – проговорил Рид. – Вот что там написано, а вместо подписи – большое "К". Мне всегда хотелось понять, что именно означают эти слова и что обозначает это "К".
– "К" – Колин! – не задумываясь воскликнула Дуглесс.
– А откуда вы это знаете? – спросил он.
– Что именно?
– Ну, что мое второе имя – Колин. Полностью меня зовут Рид Колин Стэнфорд.
Теперь она наконец по-настоящему внимательно посмотрела на него. Он же посмотрел на портрет, а потом на нее, и взгляд его при этом был такой же, как у Николаса, – из-под ресниц.
– А чем вы зарабатываете себе на жизнь? – прошептала она.
– Я – архитектор, – ответил он.
У нее даже дыхание перехватило, и она спросила еще:
– А женаты вы когда-нибудь были?