– Послушайте-ка, вы! – задыхаясь от злости, так что ей даже говорить было трудно, выкрикнула Арабелла. – Немедленно удалитесь из этой комнаты!
– Ой-ой! – с видом невинности воскликнула Дуглесс. – Я, значит, помешала вам, да?! Очень и очень прошу меня простить! Я этого вовсе не хотела: просто-напросто исполняла свои обязанности! – И она принялась почтительно пятиться к двери, договаривая на ходу:
– Пожалуйста, продолжайте заниматься тем же, чем вы занимались прежде, прошу вас!
Покинув кабинет, Дуглесс, прошла на лестничную площадку, а потом на цыпочках прокралась обратно. В затемненной комнате были видны две тени.
– Мне нужен свет, – произнес Николас, – Эта машинка без света работать не будет.
– Ой, Бога ради, Николас! Это же – всего-навсего калькулятор! Да положите же его!
– Нет-нет! Это – самая замечательная из машин! А что это тут за значок?
– Это – для исчисления процентов, но я никак не могу взять в толк, какое значение это может иметь сейчас!
– Ну, покажите же мне, как это работает! Даже через стенку Дуглесс могла расслышать, как тяжело вздохнула Арабелла в ответ на слова Николаса. Улыбаясь и испытывая полное удовлетворение, Дуглесс отправилась на поиски комнаты Ли. Он радостно приветствовал ее, и на нем, помимо прочих нарядов, красовалась дымчатая шелковая курточка. Дуглесс с трудом удержалась от того, чтобы не захихикать. Ей достаточно было бросить лишь один взгляд на его физиономию и на наполненный мартини бокал в руке, чтобы тотчас же понять: нет у него ни малейшего желания что-либо обсуждать с ней за вычетом, разумеется, вопроса о том, прыгнет ли она к нему в постель или нет. Она приняла от него бокал с мартини, немного отпила и поморщилась: она терпеть не могла мартини, ни сухого, ни какого-либо иного!
Свои объяснения Ли начал с того, что принялся повествовать ей о том, сколь красивы ее волосы, и как его поразило, когда в этом старом доме с покрытыми плесенью стенами он вдруг увидел столь очаровательную женщину, и как она замечательно одевается, и какие у нее маленькие ножки. Дуглесс от всего этого хотелось зевать. Но вместо этого она, когда он отошел, чтобы наполнить ее бокал, извлекла из сумочки две таблетки драгоценного «либракса» и, освободив их от оболочки, швырнула в бокал Ли.
«Пей до дна!» – бодро прокомментировала она мысленно эти свои действия.
Дожидаясь, пока таблетки подействуют, она показала Ли записку, которую Николас просунул в свое время ей под дверь.
– Скажите, что тут написано? Он пробежал глазами листок:
– Уж лучше я вам это переведу – С этими словами Ли взял авторучку и написал следующее:
Я полагаю, что мое "я" Слишком сплелось с вашим. И я не волен рассчитывать На вашу помощь более.
– А что значит «не волен рассчитывать»? – спросила Дуглесс.
– Это означает – «не заслуживаю вашей помощи», – пояснил Ли.
Следовательно, она почти правильно отгадала, что именно хотел сказать ей Николас в ту ночь, когда покинул ее и затем она отыскала его в таверне!
Ли протер рукою глаза и зевнул.
Затем он встал из-за стола, прошел к своей кровати и развалился на ней, успев сказать:
– Я только на минуточку! – и тут же отключился – как отключается свет;
Дуглесс же поспешила к небольшому деревянному сундучку, стоявшему на столике перед камином.
Хранившиеся внутри бумаги пожелтели и стали ломкими от старости, но почерк был вполне разборчив, и чернила не поблекли, как это бывает с современными чернилами, стоит бумаге пролежать год или два. Дуглесс с нетерпением схватила всю пачку, но сердце ее замерло, когда она рассмотрела документы повнимательнее: все записи были сделаны теми же знаками и в той же манере, в какой и записка, просунутая Николасом ей под дверь, так что ей не удалось бы разобрать ни слова.
Склонясь над бумагами, она пыталась на основании воспринятых отдельных слов догадаться о смысле всего текста, когда дверь внезапно распахнулась настежь.
– Ага! – воскликнул Николас, возникая на пороге со шпагой в руке, и шагнул в комнату.
Когда Дуглесс удалось наконец справиться с заколотившимся в испуге сердцем, она, одарив Николаса улыбкой, ехидно спросила:
– Так что, Арабелла наконец отпустила вас, да? Николас уставился на Ли, храпевшего на постели, затем перевел взгляд на Дуглесс, склонившуюся вновь над бумагами, и в глазах его появились признаки некоторого смущения.
– Она отправилась спать, – сообщил он.
– Что, одна? – полюбопытствовала Дуглесс. И не думая отвечать ей, Николас прошел к столу и взял одно из писем.
– Рука моей матери! – воскликнул он. Тон его побудил Дуглесс тотчас позабыть о своей ревности.
– Но я не в состоянии прочитать их! – сказала она.
– Ну что вы?! – притворно удивленно воскликнул он, приподымая бровь. – Хорошо, я мог бы поучить вас читать! Вечерами. Уверен, вы научитесь.
– Ну, ладно, ладно, – засмеялась Дуглесс. – Вы уже продемонстрировали мне все, что требовалось, а теперь сядьте-ка и читайте!
– А он? – спросил Николас, указывая кончиком шпаги на спящего Ли.
– А он будет спать ночь напролет! – отозвалась она. Николас положил шпагу на стол и принялся читать письмо. Поскольку Дуглесс никак не могла помочь ему в этом, она сидела тихонько и смотрела на него. Если он так уж любит свою супругу, так почему тогда испытывает ревность, стоит какому-нибудь постороннему мужчине лишь разок поглядеть на нее, на Дуглесс? И почему в таком случае он столь по-дурацки флиртует с этой Арабеллой?!
– Послушайте, Николас, – тихо спросила она, – а вы вообще-то задумывались когда-либо над тем, что произойдет, если вам не удастся вернуться в свою эпоху?
– Нет, – отозвался он, продолжая проглядывать письмо. – Но я обязан вернуться!
– Но что, если вы все-таки не вернетесь? Что, если вам суждено остаться здесь навсегда? – настаивала она.
– Меня отправили сюда отыскать ответы на кое-какие вопросы. Моей семье и лично мне тоже было причинено зло, и меня послали сюда исправить эту несправедливость, – ответил Николас.
Поигрывая ножнами его шпаги и поворачивая их так, чтобы украшавшие их камни сверкали при свете настольной лампы, Дуглесс спросила еще:
– А что, если вас направили сюда по какой-то иной причине? Которая не имеет ничего общего с обвинением вас в измене?
– Ну, и что же это могла тогда быть за причина? – спросил Николас.
– Не знаю, – ответила она, думая при этом: любовь, конечно.
Пристально глядя на нее и как бы читая ее мысли, он спросил:
– Уж не думаете ли вы, что причиной могла стать эта самая любовь, о которой вы говорили? – И, помолчав, добавил:
– Должно быть, в таком случае Господь – женщина, которая заботится о любви больше, чем о чести! – Он явно подтрунивал над ней!