– Не может быть! – прошептала она и уселась на краю постели. Какой-то смысл в том, что Николас исчез, еще можно найти, но куда же делась его одежда или вещи, которые он покупал для нее? Она поднесла руку к сердцу, потом расстегнула блузку: и брошь, та самая, дивной работы, золотая брошь с жемчужной подвеской, тоже исчезла!
После этого Дуглесс уже перестала что-либо понимать. Она перерыла всю комнату, пытаясь отыскать хоть что-нибудь, что осталось после него. Исчез и подаренный им перстень с изумрудом, и та записка, которую он когда-то сунул ей под дверь. Она открыла свою тетрадку: однажды Николас что-то написал в нее своим странным почерком, но теперь страницы эти были совершенно чистыми!
– Ну же, Дуглесс, давай, думай! – призывала она себя. Ну, должны же были остаться после него хоть какие-то следы! В кладовке лежали книги, которые они вместе покупали, и на КАЖДОЙ Николас тогда начертал свою фамилию, но сейчас и гам не было ничего!
Ничего, абсолютно ничего от него не осталось! Она даже стала осматривать собственную одежду, надеясь найти на ней его темные волосы. Нет – все чисто!
Тут она увидела свою ночную рубашку из красного шелка, ту самую, которую Николас, сдирая с нее, порвал, но, увидев, что и ночнушка цела-целехонька, Дуглесс пришла в бешенство.
– Да нет же! – яростно воскликнула она, стискивая зубы. – Ну, быть не может, чтобы его окончательно и бесповоротно набрали от меня!
Ведь есть же еще люди! – подумала она. Если не осталось никаких физических свидетельств его пребывания тут, так ведь на свете полным-полно людей, которые вспомнят его! Если этот глуповатый старый священник неспособен его вспомнить, – это вовсе не означает, что и другие люди не помнят о нем!
И, схватив свою сумочку, она выскочила из гостиницы.
Дуглесс медленно-медленно отворила дверь в свой номер, боясь увидеть комнату пустой. Она была в полном изнеможении, но разум ее, к несчастью, функционировал.
Она опустилась на краешек постели, а потом легла. Было уже поздно, она ничего не ела, но голода не чувствовала. Глаза щипало, будто от песка, но слез не было, и она неподвижно лежала, уставясь на край полога.
Никто здесь не помнил Николаса!
У торговца монетами не было никаких средневековых монет, и он вообще не мог вспомнить, видел ли он когда-нибудь Николаса или ее, Дуглесс. Не помнил он и о том, как разглядывал одежду на Николасе, и утверждал, что никогда не видел никаких серебряных или золотых доспехов. Продавец из магазина готового платья совершенно не помнил того, как Николас наставлял на него шпагу. Библиотекарь сообщила, что видела, как Дуглесс меняла книги, но рядом с ней никого не было. Дантист заявил, что никогда в жизни не видел никакого мужчины с характерными дужками на зубах и со сломанной челюстью. А рентгена у него вообще нет! И ни один человек из посетителей паба или кафе не вспомнил, что видел Николаса, но все они помнили Дуглесс и помнили, что она находила туда одна! В конторе, где давали напрокат велосипеды, ей продемонстрировали копию квитанции, в которой было отмечено, что она, Дуглесс, брала напрокат только один велосипед. А приятная хозяйка из их гостиницы сказала, что не помнит никакого Николаса и что с тех пор, как умер ее муж, никто у них не играл на пианино!
Словно одержимая, Дуглесс бродила по всем местам, где побывала с Николасом, и расспрашивала о нем всех, кто мог бы его видеть: туристов в кафе, местных жителей на улицах, продавцов в магазинах…
Нет, нигде ничего, ничего, ничего!
Усталая и потрясенная всем случившимся, Дуглесс вернулась в гостиницу и рухнула на постель. Она не решалась уснуть. Еще только прошлой ночью она проснулась от кошмарного сна, будто утратила Николаса. Он тогда обнял ее, ласково посмеялся над ее сном и сказал, что всегда будет с нею! И он сжимал ее в объятиях!
Да, это было прошлой ночью, всего лишь прошлой ночью, – думала она. Тогда он ее обнимал и любил, а сегодня его уже нет! И даже память о нем в других людях исчезла вместе с его телом и одеждами!
Конечно, во всем виновата она! Ведь он оставался с нею до тех пор, пока они не занялись любовью. Стоило ему коснуться ее, и он ушел! Не утешала мысль о том, что она оказалась права: он явился в этот мир, чтобы любить ее, а вовсе не ради торжества справедливости! Он оставался здесь, даже когда выяснил, кто его оклеветал, но исчез в веках после того, как они занялись любовью.
Она прижала руки к груди. Да, он ушел, и это необратимо, как сама смерть. Разница в том, что ее не могут утешить люди, которые помнили и любили его!
Когда зазвонил телефон, стоявший на прикроватном столике, она даже не услышала его. Только на пятом звонке сняла трубку:
– Алло?
– Послушай, Дуглесс, – донесся до нее резкий и сердитый голос Роберта, – надеюсь, ты покончила со своими истериками?
Чувствуя себя слишком опустошенной и подавленной, чтобы вступать с ним в перепалку, она спросила:
– Что тебе нужно?
– Разумеется, браслет! – отозвался Роберт. – Но может, ты не в силах его отыскать, так сильно сжимает тебя в объятиях твой мальчик-любовник.
– Что? – переспросила Дуглесс, а потом закричала:
– Что-что ты сказал?! Так ты видел его? Видел Николаса?! А, ну конечно же, ты его видел! Ведь это он спустил тебя с лестницы!
– Послушай, Дуглесс, ты что, не в себе?! Никто и никогда не пытался спустить меня с лестницы, и я любому не посоветовал бы этого делать! – воскликнул Роберт и, вздохнув, добавил:
– Ты просто толкаешь меня на безумство! Я хочу получить браслет!
– Да-да, разумеется, – поспешно проговорила она, – но скажи, что ты имел в виду, когда упомянул «мальчика-любовника»?
– Ой, ну у меня просто времени нет повторять тут всякую…
– Вот что, Роберт, – спокойно заявила Дуглесс, – либо ты тотчас же ответишь мне, либо я спущу твой браслетик в унитаз, не думаю, что ты успел его застраховать!
В трубке помолчали, потом она услышала:
– Что ж, выходит, я был прав, что бросил тебя! Ты же чокнутая! И ничего нет удивительного в том, что твоя семейка не разрешает тебе воспользоваться своей долей наследства, пока тебе не исполнится тридцать пять! Я бы лично не стал возиться с тобою так долго!
– Ну, хватит, я пошла в туалет! – заявила Дуглесс.
– Хорошо-хорошо, – отозвался Роберт. – Но довольно-таки трудно понять, что ты молола тогда, в тот вечер: ты была в истерике и все твердила про какую-то работу. Что, мол, ты подрядилась помогать какому-то парню переписать историю! Насколько я помню, это все!
Ага: переписать историю! – мысленно воскликнула Дуглесс. – Так вот, значит, зачем являлся сюда Николас: историю переписать!
– Эй, Дуглесс! Послушай же, Дуглесс! – кричал Роберт, но она уже положила трубку на рычаг.
Итак, когда Николас явился сюда, ему грозила смертная казнь. И то, что они с ним узнали, наверняка спасло его от смерти! Она вытащила из шкафа большую дорожную сумку с колесиками и принялась набивать ее своими тряпками. Закрывая дверцу шкафа, она глянула в зеркало и непроизвольно поднесла руку к горлу. Отсечение головы! Сегодня, конечно, мы об этом просто в книгах читаем: кто-то, мол, поднялся на помост, а кто-то рубанул его топором по шее! – размышляла она. – Но мы не представляем себе по-настоящему, что именно это значило!