Он промыл ее волосы второй раз, обернул голову полотенцем — она почувствовала себя кинозвездой и распрямилась.

— Я наполню ванну, а ты раздевайся и надень халат.

С этими словами он повернулся спиной к ней и открыл воду. После нескольких секунд колебания Джеки сняла с себя влажную одежду и надела халат, висевший на двери. Когда Вильям оглянулся на нее, ванна была заполнена горячей водой со слоем пены в пять дюймов толщиной. Если она погрузится в этот толстый непрозрачный слой, ее совсем не будет видно.

— Я принесу еще полотенца, а ты ложись в ванну. И осторожней — не намочи бандаж.

Уходя, он погасил свет, так что ванная комната освещалась только светом через стекло из спальни.

Когда он ушел, она сняла халат и вступила в горячую-горячую воду. Ничего нет роскошнее ванны, наполненной горячей водой с пеной. Редко она позволяла себе удовольствие полежать в ванне. Редко у нее на это было время, а что важнее — она редко делала что-нибудь такое, чисто чувственное для себя самой. «Ведь можно вымыться под душем, так зачем еще тратить столько времени и изводить зря мыло и воду?»

Закрыв глаза, она позволила воде просто пропитывать кожу и проходить прямо до костей. Пена для ванны была ей подарком от Терри на Рождество два года тому назад. Терри считала, что одинокая женщина наслаждается такими роскошными вещами, как лежание в горячей воде, но Джеки даже не раскрыла пузырек. Пена пахла, как целая корзина согретых солнцем, свежесорванных абрикосов.

Она уже почти заснула, когда Вильям тихо открыл дверь в ванную. Повернув голову, она ему улыбнулась, и он закрыл дверь.

Должно быть, она уснула, когда через полчаса он снова вошел в комнату и начал мыть ей лицо. Когда она открыла рот, он сказал:

— Даже не думай протестовать, — так что она опять выпрямилась и закрыла глаза. Она была слишком сонной, слишком расслабленной, чтобы думать о чем-нибудь. Он вымыл ее лицо, измазанное кровью, шею, левое плечо и здоровую руку. Подвинувшись к краю ванны, он, намылив руки, сделал ей массаж ног, и при этом она не чувствовала себя равнодушной.

В ванной было почти темно: после мягкого массажа ног в горячей воде, запаха пенной ванны в сочетании с пилюлей Джеки почувствовала себя просто замечательно. Иногда казалось, что у нее, проработавшей всю жизнь, никогда не было времени порадоваться чему-нибудь. Всегда перед ней стояли какие-то цели, а если не цели — то ответственность за хлеб насущный.

Когда Вильям закончил массаж, она улыбнулась ему, такому красивому в золотом свете, плывущем из спальни.

— Спасибо тебе, — прошептала она, когда он подвинул вешалку с полотенцами, чтобы взять пушистое белое полотенце для нее.

— Поднимайся, я тебя высушу.

Сказав это, он отвернулся, закрыв глаза. Джеки поднялась, вышла, мыло еще стекало с кожи, и он завернул ее в полотенце. Невзирая на свое расслабленное состояние, она вздрогнула.

— Замерзла?

— Нет, — прошептала она, и ее голова каким-то образом оказалась на его плече.

Отодвинувшись, он взял ее за подбородок.

— Ты устала.

Вильям поднял ее на руки и понес в спальню, где поставил около кровати и подал красную пижаму.

— Надень ее. Мне следовало бы помочь тебе, но ты это утром вспомнишь и возненавидишь меня.

Это ее рассмешило. Она быстро надела пижамные штаны и скользнула в постель.

— Лучше? — спросил он, подтыкая одеяло около подбородка.

— Это ты у своей няни научился купать людей и относить их в постель? — поддразнивала она его.

Вильям перестал подтыкать и бросил на нее острый взгляд.

— По мнению моей няни, купание детей — это «пожар», и необходимо вызывать пожарных с нижнего этажа под нами.

Джеки ухмыльнулась:

— Это не правда.

— Слово чести. И никогда она нас не относила в постель. Все, что она делала, это — «Спать!» И, ей-богу, мы шли. Если кто-нибудь из нас осмеливался ее не слушаться, она связывала нам ноги вместе и подвешивала нас на балконе, пока мы не решали, что уж лучше ложиться в постель.

— Совсем не правда.

— Да, это так, клянусь.

— Должно же быть что-то хорошее у твоей няни. Она не могла быть полным чудовищем.

— Ммм, да. Она была уникальна. Она не знала, что на свете существуют правила, так что, когда мы были с ней, мы могли есть кашу на обед, а мясо на завтрак. И она никогда не пыталась заставить нас силой быть тем, чем мы не были.

— О? — протянула Джеки с гордостью.

— Иногда родителям приходят в голову странные мысли о своих детях. Они думают, что они должны быть все похожи. По-видимому, они считают, что есть идеальный ребенок, и пытаются подогнать под этот идеал. Если ребенок не любит спорт, родители говорят: «Ты должен выйти и поиграть в футбол». Если ребенку нравится играть на воздухе, родители говорят: «Почему ты никогда не посидишь и не почитаешь?» И кажется, каким бы ты ни был ребенком, кому-нибудь хочется изменить тебя.

— Но твоя няня этого не делала?

— Нет… Люди ей нравились или не нравились, в зависимости от того, какие они были. Но изменить их она не пыталась.

Джеки находила эту беседу сверхинтересной и очень бы хотела ее продолжить, но засыпала.

— Она не пыталась изменить тебя? — прошептала она, глаза ее закрылись.

— Нет. Она не жаловалась, что я был тоже… Она не жаловалась, что я не похож на других детей, потому что сама ни на кого не была похожа, и она понимала, как приятно быть непохожим.

— Неприспособленные к жизни, а ты вдвойне. — Ее голос было еле слышен.

— Нет, мы были оба уникальны. — Наклонившись, он поцеловал ее в лоб. — Сейчас спи, и, может быть, Добрая Фея исполнит ночью твое самое большое желание.

Она ничего не ответила и все еще улыбалась, когда он выключил свет и вышел из комнаты.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Когда Джеки проснулась на следующее утро, вместе с ней проснулись пульсирующая боль в правой руке и абсолютно пустой желудок. Слишком слабая и сонная, чтобы вставать, она бодрствовала, тупо прислушиваясь к глухому постукиванию, доносящемуся из кухни. Любопытство взяло верх над дремотой, к тому же из кухни доносились запахи, которые она не могла распознать: курица… травы… свежеиспеченный хлеб… и что-то резковатое, похожее на горячий яблочный сидр. Она встала с постели и поплелась, куда повел ее нос.

Как раз перед кухней Вильям строгал маленьким ручным рубанком снятую с петель кухонную решетчатую дверь, поставив ее на плитки тротуара. Солнце светило через белоснежные тонкие занавески кухни, а круглый сосновый стол был заставлен посудой с едой, закрытой салфетками.

Она следила, как напрягается его сильная спина под бледно-голубой рубашкой из хлопка с изношенными манжетами. Сильные худые руки двигали рубанок по ребру двери почти ласкающим движением.