— То, что случилось с вами, — это моя ошибка, а я привыкла оплачивать свои долги. Сомневаюсь, что человек вроде вас отложил сколько-нибудь на черный день, так что эти деньги позволят вам прожить до того времени, пока вы снова не сможете стрелять в людей. Мне непереносима мысль, что вы из-за меня будете жить на улице или в лесу.
И еще раз Коул по ее милости потерял дар речи. Это правда, что он никогда не откладывал ни пенни. А зачем бы он это делал, когда на своей работе никогда не знал, будет ли жив, доживет ли до следующего дня? Никогда раньше — до прошлого года — ему не приходило в голову, что ему уже делается плохо при мысли о спанье на земле и он томится по собственной постели. В самом деле, недавно ему захотелось иметь собственные вещи — вроде удобного кресла. И, может, даже еще шкаф, чтобы в нем были не только эти две рубашки — все, что он когда-нибудь имел за свою жизнь.
Но не в том дело, что она сказала правду, он просто не хотел это слышать.
— Я могу вас заверить, мисс, что сумею о себе позаботиться.
Он знал, что лучшая защита — это нападение, поэтому он взял ее список. Она не смогла бы сделать более ужасный список, даже если бы еще над ним поработала.
Он указал на первое же имя. Когда он заговорил, в его тоне слышалось отвращение:
— Этот человек убивает в затылок. Вы введете его в дом, он все украдет у вас и оставит мертвой.
Он передвинул палец вниз по списку:
— Этот умер. Умер. В тюрьме. Повешен. Вот этого я вчера застрелил в банке.
Он поднял брови, как бы показывая: «Я говорю, а вы сами смотрите».
— Вот этот, как змея. Этого застрелили шесть месяцев назад из-за мошенничества в карточной игре. Нет. Нет! Где вам дали этот список? Вы его скопировали из полицейских объявлений — «разыскивается»?
— Большинство из них мне назвали, когда я расспрашивала некоторых дам в городке. Я расспрашивала их о мужчинах, которые произвели на них впечатление, из всех тех, кого они встречали когда-либо.
— Дамы? — переспросил он. — Они, случайно, не живут в доме дверь в дверь с салуном «Золотая подвязка»?
— Да, там, — ответила она серьезно.
— Кто-то должен вас защищать от смой себя. Почему бы вам не уехать, позволив сестре выбрать для вас мужа? Если даже она возьмет мужчину с виселицы, она не сможет найти хуже, чем эти люди. Не пускайте никого из них в свой богатый дом.
Медленно, с ничего не выражающим лицом, она забрала билет и список, лежавшие перед ним.
— Вы, конечно, правы. Кроме того, сестра никогда не поверит, что мужчина женился на мне по какой-то другой причине, а не из-за денег, так что мой поиск в любом случае скорее бесполезен.
Она глядела на свои руки, натягивая перчатки, помогающие скрывать каждый дюйм кожи. На макушке — маленькая шляпка самого ужасного вида: он бы не удивился, если бы она была из запасов миссионеров.
— Ах, черт, — пробормотал он со вздохом.
Эта вежливая маленькая женщина со своим язычком, способным резать сталь, прямо зацепила его.
— Но вы не так уж плохи, — услышал он свою речь, — держу пари, если вы оденетесь поярче и наденете шляпку с голубым пером, вы будете хорошенькой. Любой мужчина будет вам рад. А что, я видел женщин, таких некрасивых, что птицы в ужасе отлетали в стороны, но и они выходили замуж и имели шестерых малышей, цепляющихся за их юбки.
Она слегка ему улыбнулась:
— Как вы добры, мистер Хантер. Но мне не удалось даже купить мужа.
Прежде чем он успел ей возразить, она подняла голову:
— Я благодарю вас за все, сэр. Я высоко это ценю. Я теперь лучше понимаю, почему люди так любят мою сестру. Это… очень волнующе — быть причиной геройского поступка. Это заставляет чувствовать себя достойной, чтобы кто-то рисковал своей жизнью для твоего спасения.
За все время она ни разу не присела, и так же, как раньше, дверь в комнату была открыта на требуемые шесть дюймов. Теперь она пошла к двери, затем — с рукой на дверной ручке — замерла, повернулась и подошла к нему. Наблюдая за ней, он заметил выражение удивления, промелькнувшее на ее лице, и, когда ее лицо утратило железный контроль, перестало быть настороженным, она стала почти хорошенькой. Быстро, под действием импульса, — а он был уверен: она редко его чувствовала, а еще реже слушалась, — она вернулась к его постели, наклонилась и поцеловала его в щеку. Потом вышла так же тихо, как вошла.
«Пропади оно пропадом!» — Коул ругнулся про себя, или, по крайней мере, ему показалось, что ругнулся он тихо. На самом деле его проклятие было таким громким и таким страстным, что хозяйка дома, открыв дверь, вошла к нему в комнату. Она была вдовой, унаследовавшей дом после смерти мужа, и хотя у нее было много брачных предложений, ей не хотелось хлопотать около второго мужа. Она говорила Коулу, что счастлива беседовать с мужчинами, но не хочет, чтобы они вечером пинком загоняли ее в постель.
— Что сейчас произошло? — спросила она тоном женщины, которая долгое время была замужем и пришла к выводу, что между детьми и мужчинами в общем-то разница невелика.
— Ничего мне не нужно, никакой помощи, — ответил он, повернувшись к ней спиной. Он был совершенно раздосадован тем, что, видимо, не способен застегнуть рубашку, а еще труднее будет с брюками, когда правая рука у него в гипсовой повязке и к тому же подвешена. Вдобавок к неловкости левой руки, правая ужасно болела.
Его хозяйка тут же сообразила, в чем состоит трудность, и начала застегивать его одежду так, будто он был ее сыном. Конечно, ей нужно было встать на цыпочки, чтобы дотянуться до верхних пуговиц из-за того, главным образом, что в попытке сохранить в целости и сохранности собственное достоинство Коул задрал подбородок и распрямился так, что спина была, как ружейный ствол.
Миссис Хэрисон раскованно посмеялась над ним и возблагодарила Господа, что не вышла замуж второй раз.
— Помните эту маленькую девушку, которая с вами встречалась несколько дней назад? Ту, что вы спасли в банке?
— Я бы ее не назвал девушкой.
— В моем возрасте я любую могу назвать девушкой.
Он сомневался, исполнилось ли миссис Хэрисон сорок пять, но ей нравилось выдавать себя за пожилую: это служило оправданием ее отказам мужчинам, предлагавшим ей — и ее деньгам — выйти за них замуж.
Она по-матерински подтолкнула его, чтобы он сел в кресло, и начала натягивать на него носки и надевать сапоги. Коул ненавидел ее за то, что она делала, и был уверен, что может все сделать и сам, но в то же время ему это внимание даже нравилось. Может, он на самом деле стареет. Он сообразил, откуда к нему явилась эта мысль, так что, когда задал вопрос, голос его прозвучал с раздражением:
— Ну и что насчет нее?
— В город приехала ее сестра.
— Ровена? — спросил он, испугавшись и проявив чрезмерную заинтересованность.