Минуту Талис колебался, раздумывая. Крыша, на которой теперь восседал зверек, выглядела так, словно бы была готова обвалиться в любой момент. Это была крыша старого, полуразвалившегося стойла, бревна в стенах которого сгнили, а покосившаяся дверь была открыта. Было видно, что в стойле стоит чей-то старый осел, медленно жующий сено из ясель. В течение многих лет крышу никто не чинил, в ней были дыры, а где не было дыр, там казалось, что они вот-вот появятся, и стены могли обвалиться в любой момент.

Но патом Талису вдруг вспомнились все эти последние месяцы без Калли, и он больше не колебался.

– Не надо! – не выдержала Калли, когда он взбирался уже на третье торчащее из стены бревно. – Не надо, Талис, пожалуйста, хватит! На эту крышу опасно забираться. Ты упадешь. Ты ушибешься!

Он посмотрел на нее сверху вниз, и по его глазам стало ясно – он уже не играет на публику, не развлекается. Они смотрели серьезно и прямо.

– Я лучше умру, чем буду жить без тебя, – тихо сказал он, и казалось, что эти слова вырвались откуда-то из самой глубины его сердца.

Он не хотел, чтобы слышал еще кто-нибудь, кроме Калли, но получилось так, что услышало полдюжины человек, а они потом передали эти его слова тем, кто не слышал. После рассказывали, что от восхищения такой романтичностью три женщины упали в обморок, но вообще-то с таким же успехом это могло случиться от толкучки и духоты толпы.

Как бы то ни было, Талис с легкостью вскарабкался на край конька, потом встал на сам конек и пошел по нему вперед, легко балансируя расставленными руками, ибо его чувство равновесия тоже полностью вернулось к нему. Он знал, что если где на крыше и есть самое крепкое место, так это именно вдоль конька, где расходятся оба ската. Если бы на любое место на каждом из этих скатов он только лишь наступил бы, крыша под ним, без сомнения, тотчас провалилась бы.

Чувствуя себя одним из тех канатоходцев, которых они с Калли собирались идти смотреть, он шел, балансируя, ставя ноги точно на одну линию, по направлению к маленькой обезьянке, которая в страхе сидела на дальнем конце крыши.

Калли же в это время казалось, что она готова умереть. Руки ее были прижаты к подбородку, глаза широко открыты, она мелко и быстро дышала, не отрывая глаз от Талиса, который все шел и шел вперед.

– Медленно, медленно, – прошептал кто-то рядом с ней, и она, посмотрев на него, узнала одного из артистов – канатоходца. – Равновесие у него хорошее. Если не будет отвлекаться, то, дай Бог, доберется.

Талис добрался. Ему удалось пройти по коньку, ни разу не оступившись, всю крышу, а потом, у дальнего конца, он осторожно присел и медленно-медленно протянул руки к дрожащей от страха обезьянке. И та не убежала. Скорее всего, в тот момент она вспомнила, что люди ее всегда кормили и никогда не делали ничего плохого. И вот Талис уже до нее дотянулся, вот до нее осталось всего только дотронуться, вот она уже у самых кончиков его пальцев!

Вся толпа под ними затаила дыхание. Калли, у которой сердце билось так, что готово было выпрыгнуть из груди, невольно подошла ближе, почти под самую крышу конюшни.

– Что, собираешься поймать его, когда он упадет? – спросил ее кто-то, и все засмеялись.

«Да, – подумала Калли. – Да, я его поймаю». Увидев, как Талис снял ногу с твердого конька и уже почти поставил ее на сгнившую крышу, готовясь на нее наступить, она отчаянно закричала:

– Не надо!

Но у Талиса на лице было выражение решимости, а когда у него было такое выражение, Калли знала, его ничем нельзя было остановить. Осторожно-осторожно, ступая очень медленно, он поставил на крышу одну ногу, потом другую. Наклонившись, он присел на корточки, пододвинулся еще чуть-чуть… и наконец достал обезьянку. Увидев его приближающиеся руки, та, не без удовольствия, сама прыгнула на них.

Талис триумфально поднял ее вверх, чтобы показать Калли, и та не удержалась и счастливо захлопала в ладоши. И вся толпа, как один человек, издала громкий победный клич.

Возможно, от сотрясения воздуха, которое последовало от этого крика, или от движений, но стена стойла пошатнулась, крыша проломилась, и все рухнуло на землю – и Талис вместе со всем. Только что его нога стояла на твердой опоре, и вдруг под ней оказалась пустота, и он провалился вниз, в стойло, подняв вокруг тучу пыли и грязи.

Однако что окончательно покорило зрителей, заставив их буквально застонать от хохота, то это, что Калли, которая стояла немного в стороне от этого места, ринулась туда, словно она и в самом деле намеревалась поймать Талиса, прежде чем он ударится о землю. Разумеется, в результате этого она оказалась в одной куче опилок вместе с Талисом, обезьянкой и разъяренным ослом, который получил удар в спину.

Минуту или две все барахтались, и стойло ходило ходуном – ни Талис, ни Калли, ни обезьянка, ни осел не могли выбраться наружу. Волосы Калли, опутав Талиса, поймали обезьянку как бы в клетку.

– Держи ее! – кричал Талис, пытаясь помочь Калли выбраться. – Держи, не выпускай!

Но Калли не в состоянии была удержать животное, которое вырывало ей волосы прямо с корнями, в то время как осел лягался, полагая, что все они посягают на его законную пищу.

В общем, все вместе взятое оказалось шикарным представлением: тут была и романтическая любовь, и интрига, и акробатические трюки.

Когда в конце концов Талису и Калли удалось освободиться – причем никто даже не предложил помощь, – Талис, крепко держа обезьяну, церемонным жестом все-таки преподнес ее Калли, громко произнеся при этом:

– В знак моей глубочайшей любви.

Когда она приняла обезьянку, он сделала несколько жестов, демонстрирующих, что теперь наконец-то его жизнь может начаться по-настоящему, потом вывел Калли из грязной конюшни, и они, держась за руки, направились к холму, на котором был Ядовитый Сад. До них еще долго доносились смех людей, их оживленное обсуждение увиденного и единогласные уверения, что это была самая лучшая ярмарка из всех, которые когда-либо были.

36

Через семнадцать лет после рождения

– Ненавижу мужчин! – выплевывая изо рта обезьяний хвост, с отвращением воскликнула Калли.

Они вдвоем с Дороти Хедли были в саду, который раньше назывался Ядовитым. Его все еще по привычке называли так, но, с тех пор как Калли с Дороти стали за ним ухаживать, его внешний облик неузнаваемо изменился. Уже год прошел с тех пор, как Калли переселилась в Хедли Холле. Первые волнения были давно позади, все более или менее успокоилось. Калли день за днем проводила в своем саду, в котором, рядом с ней, мирно дремал под деревом отец Керис. Недалеко от него так же мирно стояла его мотыга, за которую он хватался, если к саду кто-нибудь подходил (в конце-то концов ухаживать за растениями была его, а не чья-нибудь, обязанность).

Дороти обнаружила, что ужасно скучает по Калли, через две недели после того, как ту услали на гору. Дороти принялась навещать ее там все чаще и чаще, постепенно, мало-помалу, высвобождаясь из-под суровой опеки Эдит. В последний год, по непонятным причинам, Эдит стала злее, чем всегда. Она превращалась в настоящего тирана. А с Калли было гораздо интереснее, чем со всеми остальными их сестрами.