Я оглядываюсь, мои глаза буквально спотыкаются о старика, стоящего неподалёку. На нём простой наряд из грубой мешковины, длинные волосы, борода до самого пояса, в руках огромная палка с загадочным, массивным утолщением сверху. Лицо морщинистое, как высушенная репа, глаза почти стеклянные, еле заметные из-под густых нависающих бровей.
– Прорицатель? – почему-то спрашиваю я, без тени удивления в голосе.
– А ты друг Заратустры? – с той же уверенностью, словно лишь для соблюдения некой формальности, уточняет он.
Мне ничего не остаётся, как только качнуть головой в знак согласия.
– Зачем вы пришли смущать царство мёртвых? – его брови сошлись на переносице, и холодный упрёк блеснул под неморгающими веками.
– Царя или мёртвых?
– А ты хитрец! – улыбаясь, дивится старик и символически грозит мне своей дивной клюкой.
– Это царство мёртвых?
– Это мир одиноких.
– Мир одиноких... Понятно, – я выдерживаю паузу. – Зачем врёшь мне, старик? Разве спрашивает прорицатель о будущем у несведущего? Разве может существовать мир одиноких, а не множество одиноких миров? Разве можно навещать мёртвых?
Старик пристально смотрит в мои глаза, но я без труда выдерживаю его стеклянный взгляд.
– Тебя зовут, – наконец говорит прорицатель.
– Я ничего не слышу.
– А ты не слушай, – отвечает он.
Я перестаю прислушиваться, и меня словно пронзает звуком – это голос, это крик о помощи, крик едва различимый, но по значению своему абсолютно конкретный: крик о помощи.
– Кто это?
– Тебе лучше знать, – упирается старец и трясёт своей всклокоченной бородой.
– Это не Заратустра, он там, где молчание. Я не хочу идти на этот крик, он не вызывает во мне сострадания.
– Ты свободен. В царстве мёртвых нет ни у кого над тобой, живым, власти, кроме тебя самого. Хочешь – стой, хочешь – пляши, хочешь – пади навзничь, хочешь – иди к Заратустре, он дожидается тебя в пещере одиночества, а хочешь – ступай на зов. Твоё дело!
– Прежде чем отказать, следует знать, кому показываешь. Я пойду на зов. Ты же, старик, – обратился я к прорицателю, – иди в пещеру, я не хочу, чтобы Заратустра чувствовал себя одиноким.
– Со мной ему будет вдвойне одиноко, – сказал старик и прищурился, как заправский плут.
– Ты слишком высоко себя ценишь! – рассмеялся я в ответ забияке.
– Не люблю я довольных, – насупился прорицатель.
– Их не можешь ты напугать, кудесник будущего?
– Они тревожат сонм одиноких! – воскликнул старик в приступе благородного гнева.
– Ты же знаешь лучше меня, что нельзя потревожить одинокого – границы одиночества неприступны. Кого же хочешь ты обмануть?
– Да, верно, тебя мне не слопать. Что ж, пойду к твоему Заратустре!
– Не обломай зубы, прорицатель конца, они тебе ещё пригодятся для доброй трапезы! – так ответил я старику и поспешил на зов, к сожалению, прочь от того места, где, чувствовал я, ждёт меня Заратустра.
Я действительно поспешил на зов, но, несмотря на все прилагаемые мною усилия, я практически не двигался с места. Что ж, я подивился и встал. Мгновение спустя земля лениво качнулась, словно ей было нужно поудобней усесться, а потом сама легко и расторопно побежала под моими ногами, которые я только и успевал перебирать.
Фантастические виды открывались по дороге моему взору: лесные чащи, горные реки, диковинные животные, не боящиеся человека... Но странная пара, точнее даже тройка или четвёрка, едва различимая мною сквозь заросли кустов со стороны небольшого оврага, превзошла все мои возможные ожидания. Слишком уж казались они несуразными на фоне представившегося мне великолепия.
Двое мужчин преклонного возраста, одетые в шутовские, но королевские наряды, наверное, шекспировской эпохи, пригодные разве что для сценических постановок, сидели на огромном двухголовом осле. Примечательная особенность этого, с позволения сказать, осла состояла в том, что у несчастного животного совсем не было заднего места, вместо которого красовалась ещё одна ушастая морда. Его головы смотрели в разные стороны, а сам осёл мог передвигаться вперёд только в том случае, если соглашалась пятиться вторая его половина. Однако, в любом случае, какая бы из его голов не победила в этом споре за первенство, на каждый шаг, сделанный животным вперёд, оно делало и шаг назад.
Короли, сидевшие на осле спиной друг к другу, каждый держась за свою ослиную голову, громко спорили, впадая временами в крайнюю ажиотацию:
– Ты выбрал не ту дорогу! – вопил король, сидящий против движения. Он зло ударил свою половину осла пятками, на что удерживаемая им ослиная голова издала пронзительный крик: «И-а!»
– Мы же в любом случае доберёмся, особенно если ты перестанешь мне мешать! Чуть дольше, чуть быстрее – какая разница?! По большому счёту, мы же оба хотим попасть на пир к Заратустре! Доверься мне, я ведь спереди! – сердито отвечал второй король, раздражённо пришпоривая свою половину осла, от чего и вторая ослиная голова издала всё тот же пронзительный крик: «И-а!».
– Довериться?! Тебе?! – вопил первый король. – Ни за что! Кто тебе сказал, что это ты спереди?! Это я спереди!
– Я из благородного рода! – ответил второй венценосец, и ехидно добавил – А твоя бабка...
– Моя бабка была святая женщина! – взвыл король номер «раз» в приступе благородного гнева.
Тем временем встревоженные ослиные головы орали, как на Страшном суде: «И-а! И-а!» и пятились то туда, то сюда.
Я расхохотался, и тут два монарха меня заметили.
– Это ещё кто? – испугался один из королей, одновременно пытаясь придать себе величественную осанку, что в целом выглядело весьма комично.
– Бунтовщик! – ответил ему другой и чуть было не упал при этом с осла, выпустив на миг находящуюся в его распоряжении голову из-за необходимости проделать какое-то дурацкое движение, приличествующее, как, видимо, ему казалось, разгневанному самодержцу.
Я расхохотался ещё сильнее.
– Нет, он хам, хам! Он позволяет себе смеяться над королями! – не унимались царственные особы.
– Появился ещё один повод для обсуждения? – поинтересовался я, превозмогая приступы смеха.
Тем временем осёл посеменил ко мне боком и, призывно тыкаясь в меня обеими мордами, намекал на желанное поглаживание. Я почесал его за длинными ушами.
– Он умеет говорить с ослом? – удивился король справа и ткнул соседа в бок острым локтём, тот взвизгнул от неожиданности.
– Я с ним молчу, – тихо ответил я, прислушиваясь к нежному ослиному пофыркиванию.