Минут через пять Аркадий Семенович в окружении людей в голубых халатах подплыл к нам, в руках он держал рентгеновский снимок.
– Многоуважаемая Евлампия Андреевна, – начал главврач, – мне очень неприятно сообщить вам, вернее, просто ужасно…
Я похолодела, Рейчел умерла!
Аркадий Семенович тем временем продолжал абсолютно не свойственное ему мямленье. Обычно он коротко сообщает:
– Ясно. Операция. Готовим.
А сегодня старательно подбирал слова и никак не мог сообщить суть дела.
– Случается такое, мы с коллегами, естественно, слышали о подобном, тем более со стаффами, все-таки собака сложная.
– Вероятно, отягощенная генетика, – влезла Алла Евгеньевна.
– Да что произошло? – заорал Кирюшка. – Вы не можете нормально сказать?
Аркадий Семенович поднял снимок. Я уставилась на темно-серый лист. Всегда удивлялась, ну каким образом доктора разбираются в этих пятнах?
– Видите позвоночник? – спросил доктор, указывая толстым пальцем на нечто больше всего похожее на гигантскую расческу.
– Да, – хором ответили мы с Кирюшкой.
– Это желудок…
– Да!
– Понимаете, что в нем?
Я вгляделась в смутные очертания: что-то знакомое, длинное, заканчивающееся кругляшкой с пятью коротенькими отросточками…
– Мама! – взвизгнул Кирюшка. – Рука! Человеческая.
Я похолодела. В желудке Рейчел лежала крохотная ручка, принадлежавшая когда-то младенцу. Вот почему Аркадий Семенович интересовался грудничками. Наша Рейчуха… Нет, не может быть… Тут же в уме всплыл рассказ соседки Нины Ивановны о пропавшем из коляски незнамо куда ребенке Ванды, заболтавшейся в магазине с продавщицей, – а стаффордшириху как раз поймали возле этой торговой точки. В полном изнеможении я навалилась на стену и пролепетала:
– Что делать-то?
– Сейчас готовят операционную, – пояснил Аркадий Семенович, – но вы понимаете, после операции мы обязаны будем сообщить в милицию!
Полтора часа мы с Кирюшкой, обнявшись, просидели в холле. Спасибо, сердобольный Денис Юрьевич приволок мне валокордин. После употребления его мне стало немного легче, но потом откуда ни возьмись возникла Алла Евгеньевна и «успокоила» меня.
– Может, еще и не пристрелят.
– Кого? – почти беззвучно спросил Кирюшка.
– Да погоди расстраиваться, – неслась дальше докторица, – могут и не усыпить Рейчел.
– Не хочу! – завопил Кирюшка, но его крики перекрыл громовой голос Аркадия Семеновича:
– Вы только взгляните на это!!!
От операционной летела толпа врачей, впереди несся главврач с эмалированным лотком в руке.
– Вот, – ткнул он мне под нос овальную миску.
Я зажмурилась, ни за какие коврижки не открою глаз!
– Кукла, – завизжал Кирюшка, – Рейчел, любимая, идиоты, кретины, сволочи, вас самих пристрелить надо! Вы чего, не можете настоящую руку от пластмассовой отличить?
Я слегка приоткрыла один глаз, второй распахнулся сам собой от негодования. На дне лоточка лежала ручонка от пластмассового пупса. Очевидно, бегая по поселку, стаффордшириха наткнулась на выброшенную игрушку. Вся кровь бросилась мне в голову, язык парализовало, я только открывала и закрывала рот, словно рыба, выброшенная на берег. Зато Кирюшка, топая ногами, вопил за двоих. Врачи растерянно суетились вокруг нас. Наконец мой язык зашевелился.
– … – вырвалось у меня.
Кирюшка замолк.
– Где моя собака? – я постаралась взять себя в руки.
– Лежит под капельницей, – сообщил Аркадий Семенович, – вечером заберете домой, через недельку снимем швы, и будет, как новая!
– Зачем вы нас пугали, неужели и впрямь не могли сообразить, что рука пластмассовая? – прошипела я. – Хороши ветеринары, мы больше к вам никогда не приедем!
– Ну-ну, – пытались успокоить меня врачи, – случается всякое.
Уже на дороге назад в Алябьево Кирюшка расхохотался.
– Что смешного ты нашел в этой ужасной ситуации? – вздохнула я, не отрывая взгляда от дороги.
– Просто вспомнил, как ты коротко и ясно сказала: «…», – веселился мальчик.
– Не было такого! – возмутилась я. – Я никогда не употребляю таких выражений и других не одобряю.
– Было, было, – хихикнул Кирюшка, – значит, знаешь всякие словечки, а нас с Лизаветой ругаешь!
– Конечно, знаю, – пожала я плечами. – Но хорошее воспитание – это не незнание ненормативной лексики, а умение не употреблять ее по поводу и без повода! Интеллигентный человек никогда не позволит себе в присутствии других…
– А наедине с собой? – перебил меня Кирюшка.
– Тоже, – отрезала я.
– Знаешь, Лампа, – протянул Кирюша, – у меня вопрос возник, как ты думаешь, наш президент моется в ванной?
– Конечно, – удивилась я, – он же живой человек, на тяжелой нервной работе, небось любит в пене покайфовать, а почему ты интересуешься?
– Вот прикинь, – задумчиво продолжил Кирик, – вылез он из воды, встал босыми ногами на плитку, потянулся за полотенцем, поскользнулся, упал… Что будет?
– Кошмар! – покачала я головой. – Еще, не дай бог, власть переменится, а в нашей стране от любой смены руководства ничего хорошего не получается. Нет уж, пусть президент лучше будет здоров, зачем ему падать в ванной! Уж, наверное, догадались ему везде резиновые коврики настелить.
– Да не о политике речь, – отмахнулся Кирюшка. – Как думаешь, что он скажет, со всего размаху шлепнувшись на пол, а?
– Видишь ларек? – быстро перевела я разговор на другую тему. – Сделай одолжение, купи батон, у нас хлеб кончился.
Кирюша вылез из машины, я смотрела ему вслед. Однако странные мысли приходят иногда детям в голову! Что скажет президент, упав в ванной! Что скажет, что скажет… Небось выразится, как все мужчины, вряд ли промолчит. Право же, воспитательный процесс – дело тонкое, что ответить Кирюше? Сказать: «Конечно, глава нашего государства просто тихо встанет», так Кирюшка будет надо мной издеваться. Сказать то, что думаю на самом деле? Мигом услышу: