На кухне я полезла в гигантский шкаф около входа и обнаружила там горы специй. Никогда не думала, что, кроме красного и черного перца, существует еще зеленый и белый. Десятки баночек с незнакомыми названиями переполняли полки.
Детское питание нашлось под окном. Я достала коробку с кашей, точно такой же, как у Вани и Ани, и принялась греть молоко. Увидев тарелочку с готовой едой, Юра снова заорал. Я подула на ложку и засунула ее в открытый в гневном вопле ротик. Мальчик моментально замолчал, сглотнул и раскрыл рот, как голодный птенец. Я засмеялась и поднесла следующую порцию. Минут через десять он заснул прямо в стульчике. Я отнесла его в кроватку и пошла смотреть, что поделывает мамаша.
Нелли по-прежнему лежала у двери, свернувшись калачиком. Запах стоял как в винном погребе. Но я знала, что делать. В моей разнообразной семейной жизни существовал короткий период общения с алкоголиком, и поэтому, присев, я начала энергично растирать негодяйке уши. Через несколько секунд та открыла глаза и попыталась сесть. Еще через минуту смогла добраться до ванной. Тут ей был незамедлительно поднесен стакан воды с марганцовкой. Женщина машинально выпила, и ее тут же стошнило. Пытка марганцовкой продолжалась до тех пор, пока пьянчужку не вывернуло наизнанку. Затем я запихнула алкоголичку в ванну и, не обращая внимания на вопли, включила ледяную воду. Короче говоря, где-то около девяти Нелли в почти нормальном состоянии восседала на кухне и пила очень крепкий и необыкновенно сладкий кофе.
– И часто так напиваешься?
– Я вообще не пью! – возмутилась женщина. – Просто утром съела кусок готовой пиццы и отравилась.
Мне стало смешно.
– Пицца с начинкой из коньяка? – мой палец уперся в пустую бутылку «Реми Мартен».
– Какое тебе дело до моей частной жизни? – пошла в атаку жена стоматолога. – Много понимаешь, язва.
– До тебя и правда дела нет. Детей жаль. Избитая Ева, теперь чуть не умерший от голода малыш. А если бы сегодня никто не приехал? Когда появится Владимир? И где домработница?
Тут мы сообразили, что стихийно перешли на «ты», и замолчали. Через секунду Нелли проговорила:
– Наверное, смешно «выкать» человеку, которого находишь на полу в таком состоянии, да? Владимир приедет завтра, а Люде я дала выходной. Хотелось отдохнуть спокойно.
– Ну, уж и оттянулась, на полную катушку.
Нелли стукнула кружкой о стол и закричала:
– Твое какое дело, может, вообще подохнуть хочу!
Голос женщины, сорвавшись, перешел на визг, и крупные слезы покатились из глаз. Но алкоголики любят вызывать к себе жалость и желание напиться, как правило, объясняют жестокостью окружающих. Поэтому я спокойно закурила и, дав истеричке проораться, заметила:
– Будешь хамить, расскажу Владимиру, в каком состоянии нашла его супругу. Боюсь, что после этого тебе не придется долго именоваться его женой.
Нелли истерически засмеялась.
– Да не знаешь ты ничего. Владимир никогда меня не бросит. Твоя правда, он меня терпеть не может, при каждом удобном случае из дома убегает, и баб у него навалом. Думаешь, не знаю? Но все равно, развестись Владимир не сможет никогда, понимаешь? Будем мучить друг друга до смерти, пока тапки не отбросим.
– Почему?
Нелли жадно поглядела на полную бутылку коньяка, стоявшую в углу кухни. Ладно, налью ей маленькую дозу, болтливее станет. И правда, после принятия «лекарства» женщина порозовела и потянулась к пачке сигарет. Я демонстративно убрала коньяк в шкафчик и повторила:
– Почему?
– По условиям завещания.
– Как это?
– Ох, долго рассказывать. Отец Владимира и его мать родили в браке только одного здорового ребенка. Остальные дети умерли в раннем возрасте от разнообразных болячек. Наверное, поэтому у отца Владимира поехала крыша. Он поставил условие: в нашем браке должно быть как минимум двое детей, причем желательно, чтобы хоть один из них – мальчик. Если брак будет бесплодным, все собранные им коллекции отойдут музеям. Не будет сына – музеи получат половину. К тому же родители Владимира так меня ненавидели, что запретили ему в свое время даже думать о союзе со мной.
Нелли вздохнула, потом сварила нам еще кофе. Дальнейший ее рассказ служил хорошей иллюстрацией того, как далеко может зайти родительская любовь и как просто ей превратиться в ненависть.
Оказывается, Нелли – дочь бывшего друга Петра Павловича, отца Владимира. Одно время семьи тесно дружили, проводили вместе летний отдых, часто ходили друг к другу в гости. Подружились и дети. Но потом, когда Нелли исполнилось семнадцать, неразлучные приятели разругались в пух и прах, обвиняя друг друга во всех смертных грехах. Связь прервалась. Новоявленные Монтекки и Капулетти перестали даже разговаривать между собой. Но дети уже успели полюбить друг друга. Три года Владимир уламывал родителей дать согласие на свадьбу, и, лишь когда пригрозил самоубийством, Петр Павлович и Элеонора Сергеевна дрогнули.
Свадьбу играли чудесным апрельским днем. Ради такого события Нелли поздоровалась с Элеонорой Сергеевной, но та, поджав губы, сделала вид, что не видит бывшую подругу в упор. Вражда разгорелась с новой силой. Доходило до абсурда. Новый год супруги встречали порознь. Она со своими родителями, он – у Петра Павловича и Элеоноры Сергеевны. Детей не было. Нелли, не чувствуя никаких родительских эмоций, вообще не хотела их заводить. Ей вполне хватало Владимира. Два года длилась безоблачная идиллия, а потом скончался Петр Павлович.
Завещание ошеломило Резниченко. Мало того что им следовало как можно быстрей нарожать детей, мстительный Петр Павлович поставил еще одно условие. «Мой сын, – стояло в завещании, – сам, без совета с родителями, выбрал спутницу жизни. Пусть и живет с ней теперь до гробовой доски». Завещание накладывало вето на развод. В случае расторжения брака коллекции моментально попадали в музеи. Сотрудники Третьяковки во все глаза следили, чтобы наследники не нарушили завещания. Первый ребенок должен был родиться не позднее чем через пять лет после кончины Петра Павловича.
Жизнь супругов сильно изменилась после оглашения завещания. Во-первых, Нелли, по ее словам, родила Еву. Девочка получилась так себе: некрасивая, неловкая и не слишком умная. Говорят, что не очень удачных детей матери любят больше. Но только не Нелли. Она сразу призналась, что несколько лет тому назад, присутствуя на празднике оглашения годовых отметок в гимназии, сгорела от стыда и злости, глядя, как неуклюжая Ева, спотыкнувшись на ступеньках, ведущих на сцену, получает дневник из рук директора последней. Хуже ее не учился никто.