В тот же момент из недр квартиры выбежала растрепанная Ева и с рыданиями бросилась ко мне на грудь. Полковник позвал врача. Кое-как успокоив ребенка, мы попытались узнать у нее подробности. Но оказалось, что Ева ничего не знает.
По ее словам выходило, что утром перед работой отец завез дочь в гимназию и велел ей после уроков не ходить домой, а ждать его.
– Папа хотел отвезти меня в бассейн, – всхлипывала Ева, – он решил, что мне следует заниматься спортом.
Но на большой перемене, после третьего урока, кто-то из мальчишек раздавил бомбочку-вонючку. Ужасающий запах гнилого мяса наполнил коридоры, и детям велели расходиться.
Подходя к дому, Ева увидела в окне мать. Девочке показалось, что та машет ей приветственно рукой. Девочка помахала в ответ. Но тут Нелли странно перегнулась и полетела вниз. Все заняло считаные секунды. Ева услышала протяжный, рвущий душу крик и громкий удар тела об асфальт. Ребенок тут же лишился чувств.
В себя ее привели вызванные консьержем патрульные. Девочку отвели домой и вручили домработнице Люде. Обезумевшая Ева позвонила мне, надеясь, что я приеду и весь этот кошмар превратится в страшный сон. И теперь, уткнувшись мне в грудь, она безостановочно плакала, повторяя: «Мамочка, мамочка». Не отпуская ребенка, я двинулась на кухню, где на табурете сидела Люда с веселым Юрой на руках. Готовя Еве чай, я слушала, как Александр Михайлович допрашивает служанку.
Люда пришла, как всегда, в девять. Нелли встретила ее на пороге и, вручив сумку и ключи от машины, велела ехать за свежей рыбой.
– Она сказала, – тараторила Люда, – что сегодня ждет гостей и собирается приготовить к столу форель по-кипрски.
Рыбу Нелли Резниченко покупала только у знакомого фермера. Дорога в его хозяйство заняла довольно много времени. К тому же Люда еще поболтала с приветливым рыбаком. Затем, на обратной дороге, попала в пробку. В общем, домой вернулась около двенадцати. Открыла дверь и услышала дикий крик, доносившийся из столовой. Девушка бросилась в комнату и обнаружила там открытое окно, одну туфлю хозяйки и пустую бутылку коньяка.
Люда выглянула наружу и остолбенела – внизу на тротуаре лежала Нелли. Служанка опрометью кинулась вниз.
– Вы уверены, что в квартире не было посторонних? – спросил Александр Михайлович.
Люда призадумалась. В обширных апартаментах Резниченко было шесть комнат и две ванные. Служанка побывала только в холле и столовой. Больше всего ее пугало, что хозяйка покончила с собой как раз в тот момент, когда она вошла в квартиру.
– Нет, – пробормотала наконец Люда, – посторонних не было, или они до сих пор в доме, потому что никто не выходил из подъезда. Я выскочила на улицу и стояла там, пока не приехала милиция. Так вот, никто из дома не выходил, только жилец из третьей квартиры.
В кухню вошел мрачный Женя. Александр Михайлович велел Люде идти вместе с Юрой в детскую и обратился к эксперту:
– Ну?
Тот пожал плечами.
– Пока ничего определенного. Ясно одно – пьяна как сапожник. Запах жуткий. До какой степени наклюкалась, скажу после анализа крови.
Картина, по его словам, вырисовывалась такая. Бедняжка Нелли, крепко выпив, подошла к открытому окну. Увидела возвращавшуюся с уроков дочь, перегнулась через подоконник, стала махать рукой. Не удержалась и вывалилась. Трагическая случайность.
Александр Михайлович молча смотрел на Женю, я тоже призадумалась. То, что жена Резниченко напилась, не удивляло. Странно другое. Кто промозглым февральским днем открывает нараспашку окно? Хотя, кто их знает, алкоголиков. И совсем невероятно другое. Нелли ни за что бы не стала приветствовать шедшую домой дочь.
– Когда человека выталкивают из окна, на подоконнике остаются следы? – не выдержала я.
Александр Михайлович и Женя одновременно взглянули на меня, похоже, оба забыли, что я все еще здесь.
– Ты же слышала, – недовольно забубнил полковник, – в квартире не было никого постороннего. Напилась и упала. Сплошь и рядом такое, ничего удивительного, никаких тайн, успокойся.
– Люда не видела посторонних на лестнице, – продолжала настаивать я, – вдруг убийца все еще прячется здесь.
Александр Михайлович отмахнулся:
– Квартиру давным-давно обыскали, и духа постороннего нет. Не ищи никаких детективных завязок. Самый обычный бытовой несчастный случай. Жаль, конечно, но сама виновата. Виданное ли дело, глушить «Реми Мартен» бутылками? Обпилась, подошла к окну, вдохнула свежий воздух, голова и закружилась. Знаешь, как таких в милиции называют? Алканавты. Выпил и в полет отправился.
В кухню вбежал запыхавшийся Владимир. У стоматолога был совершенно обезумевший вид.
– Где Юра? – закричал он с порога.
Услышав голос отца, Ева тотчас же бросилась к нему. Но дантист отмахнулся от ребенка и продолжал вопрошать:
– Где мой сын?
– В детской с домработницей. Он жив и здоров, не волнуйтесь, – успокоил Александр Михайлович.
Мужчина тяжело рухнул на стул и закрыл лицо руками:
– Какой ужас, какая страшная смерть! Это я виноват – не смог отучить жену от пьянства. Не думал, что произойдет такое, – и он заплакал.
Александр Михайлович позвал врача, тот, порывшись в чемоданчике, начал готовить шприц, но Владимир остановил его:
– Не надо, у меня аллергия на многие виды успокаивающих.
Потом проговорил:
– Даша, увезите отсюда поскорей Еву, ей нельзя оставаться в квартире.
Я понимающе закивала головой и пошла за девочкой. Всю дорогу до дома мы молчали. И, только подъехав к двери, я вспомнила про гостей. Еве сейчас не нужно веселье.
В холле толклась Маня, собиравшаяся в Третьяковку поглядеть на картины. Из гостиной доносились взрывы хохота. Увидев бледное личико Евы и мою перекошенную морду, Машка сразу забеспокоилась. Я вкратце рассказала ей, что произошло, и девочка повела подружку к себе.
– Велю подать чай с булочками и уложу спать, – сказала Маруся.
Мне не хотелось идти к гостям, на душе было гадко, и, сославшись на головную боль, я прошла в спальню. Но тут же позвали к телефону.
– Даша, это Владимир.
– Слушаю.
– Извините, такой день страшный, плохо соображаю. Не могли бы вы отвезти завтра Еву в гимназию, ее успехи таковы, что пропускать занятия невозможно.
– Хорошо, обязательно.