Федор Степанович засопел и начал сосредоточенно вылавливать чаинки. Потом, решив, что скрыть факт посещения психотерапевта не удастся, признался:
– Ходил на сеансы. Давление было высокое, лекарства не помогали, мучился ужасно. Серж заметил и помог, он просто волшебник.
– Давно посещали Радова?
– Три года назад.
Значит, не всю заначку из тебя шантажист вытряс, раз к психотерапевту бегал. Дорогое удовольствие. Панова убили семь лет назад, три года прошло с тех пор, как Федор Степанович обратился к Сержу, а кассету с записью экономист получил только в нынешнем мае. Может, правда, Серж ни при чем, просто кто-то имеет доступ в его архив. Но кто? И как связано со всем этим убийство Ларисы? Федор Степанович даже не предполагает, что сеансы записаны на пленку. Селезнева знала, но она бывшая жена Сержа и, очевидно, в курсе, как проходит прием у психотерапевта. Остается посетить Шитова и поговорить с ним. Он работает в шоу-бизнесе, до телевидения рукой подать. Вдруг знаком с Раздоровым?
Однако было уже поздно, и я отправилась домой. К вечеру подморозило. Дорогу покрыла гладкая корка льда. Ехать одно мученье. Когда наконец добралась до дома, ноги дрожали от напряжения. Вообще, я не очень-то хорошо вожу машину. Загнав «Пежо» в гараж, спохватилась, что не купила минеральной воды, и пошла к небольшому пятачку, где устроились три палатки со всякой всячиной. Путь лежал через небольшой пустырь, где посередине росла лохматая ель. Не дойдя метров десяти до дерева, я услышала пыхтенье. Летом подумала бы, что под ветвями устроилась припозднившаяся парочка. Но зимой, в мороз, на снегу? Сжимая на всякий случай покрепче электрошокер, подошла к елке.
В неверном свете одинокого фонаря мне представилась мистическая картина. В сугробе сидела гигантская черная собака, закутанная в оренбургский платок. Правая лапа чудовища была загипсована и выставлена вперед. Как в фашистском приветствии. Меня заколотило. «Если в стенах видишь руки, не волнуйся, это глюки», – любит повторять Маруся.
Я зажмурилась и тряхнула головой, потом открыла глаза, но жуткое видение не исчезло. Собака Баскервилей сидела как изваяние, не сводя глаз с фонаря. Подхватив полы шубы, я на приличной скорости рванула к ларькам и забарабанила в окошко.
Знакомый продавец радостно заулыбался, предвкушая прибыль.
– Видели собаку в оренбургском платке? – на одном дыхании выпалила я.
– Валенки на ней были? – спросил торговец.
Ну вот, паренек подумал, что у тетки крыша поехала, и решил поиздеваться.
– Нет, ни валенок, ни калош, ни даже шляпы, только оренбургский платок и лапа загипсована.
– Значит, потеряла обувку, – ответил мальчишка, зевая. – Это Дик из гаража. Под машину попал. Мужики его к ветеринару свезли, тот гипс наложил на лапу. Потом натянули валенки и платок, чтобы не простудился. Только он обувку с передних лап все время теряет, а на задних сидит. Кто не знает, жутко пугается. Вчера один алкаш даже завязать решил, посчитал – белая горячка началась.
Я облегченно вздохнула. Слава богу, пока еще не сошла с ума.
Утром собралась к Шитову, но позвонил Степа Войцеховский. Он приобрел для питомника новые лекарства, а вкладыши – на французском. Очень не хотелось тащиться к ним, и я попросила прочесть все по телефону. Степка начал читать, но в его произношении я ничего не могла понять и сказала, что скоро приеду. Маруся сопливилась, в колледж не пошла и стала проситься со мной. В конце концов мы отправились вместе.
Дверь открыла Полина. Увидев женщину, Машка ойкнула и зажала рот рукой. И правда, в белом халате и шапочке она еще больше напоминала Люлю.
– Спасибо за помощь, – проговорила Полина. – Оставлю вас в кабинете, сейчас покупатели приедут.
Я села за письменный стол и принялась за вкладыши. Под ними оказался довольно большой лист с карандашным наброском. Явно Мишенькина работа. Мальчик великолепно рисовал, и его следовало отдать в художественное училище. На листе была изображена женщина в длинном платье. Лицо злое, нервное и несуразно большое. Под стать физиономии были и украшения. На шее толстая цепь с медальоном в виде отрубленной головы, на запястье браслет: золотые черепа с разноцветными глазами, на пальце – перстень в виде двух скрещенных костей. Ну и фантазия у ребенка! Просто Босх. Интересно, где он видел подобный ужас. Сразу вспомнилась старушка Вера Андреевна, соседка погибших Никишиных. Помнится, она рассказывала о молодой женщине с оригинальным браслетом из черепов, сверкавших разноцветными глазами.
Я пошла искать Мишеньку. Мальчик сидел в комнате, уткнувшись носом в Брема.
– Детка, твой рисунок?
Немногословный ребенок кивнул.
– А кого изобразил?
– Царицу-смерть.
– Здорово получилось, и украшения какие оригинальные, неужели все сам придумал?
Мишенька покраснел, отвел глаза и прошептал:
– Нет.
– Где же ты видел такую красоту?
Мальчик еще гуще покраснел и снова уставился в книгу. Дохлый номер, раз решил не говорить, не скажет. Люлю жаловалась, что из сына слова клещами не вытянешь. Молчит, и все. Оставив поле битвы, я пошла разыскивать Марусю. Девочка сидела в питомнике, наблюдая, как приятная молодая пара выбирает щенка.
Я отозвала дочь в сторонку и попросила разговорить Мишу. Маруся пошла в дом, а я вернулась к антибиотикам. Часа через два, не оставшись обедать, мы возвращались домой.
Миша поделился с Марусей секретом. За несколько дней до смерти матери он пошел к бабушке. Надо сказать, что Фрида запрещала домашним заходить к ней без спроса. И никогда не разрешала Мишеньке трогать свои вещи. Миша был послушным и не трогал. И без разрешения не лез к бабушке. Но одна вещь давно манила ребенка. На полках, среди разнообразных сувениров, стояла копия пиратского корабля, выполненная со всеми подробностями: маленькие пушки, полотняные паруса, тонкие веревки, фигурки пиратов.
– Эту вещицу сделал отец Владимира Сигизмундовича, единственная память, оставшаяся от его родителей, – говорила Фрида, – ты можешь ее сломать.
Соблазн оказался слишком велик. Дождавшись, пока старуха уедет в аптеку, внук пошел в спальню и снял с полки фрегат.